Ижицы на сюртуке из снов: книжная пятилетка - Александр Владимирович Чанцев

ее там нет. Мой аргонавт – это замкнутый в сферу человек, в котором отражается мир и его обитатели, витрувианский человек наших дней, если хотите, он никуда не плывет, он погружается и всплывает. Структура «Аргонавта» – это раковина моллюска, который, наполняя ее потоком внутреннего монолога, погружается в бездну; умолкнув, он всплывает, и роман заканчивается.

Joyce meets Nabokov – почему вам интересна вселенная, возникающая именно от их встречи?

Джойс очень сильно повлиял на молодое поколение русских эмигрантов, и на Набокова в том числе. Набоков был задет гением Джойса. В этом нет ничего странного. Джойс многих выводил из равновесия, его существование очень болезненно переживали многие писатели. Вирджиния Вульф, работая над «Миссис Дэллоуэй», кому-то писала: «А где-то сейчас то же самое пишет Джойс, только в тысячу раз лучше». У Гайто Газданова в одном из романов есть персонаж, который засыпает на писательской пирушке со словами «Да, Джойс…», просыпается, снова говорит: «Да, Джойс, вот…», и засыпает. Джойс и Набокову не давал покоя. Например, «Дар» был написан под сильным влиянием «Улисса», и «Приглашение на казнь» чуть ли не целиком вышло из фрагмента в главе «Циклопы», о чем не так давно вскользь написал Барабтарло в одной из своих статей по Набокову. А я это давно знал, жаль, что нигде не написал, обидно. Помню, когда я говорил об этом, на меня так странно смотрели, дескать, где там может быть Джойс у Набокова?.. что за чепуха? А все потому, что на постсоветском пространстве Джойса в девяностые еще очень слабо знали, в то время как эмигранты уже в 1930-е годы пытались использовать его технику. Есть «поток сознания» и в рассказе Набокова «Музыка» и в «Хвате». Шершун, Поплавский, Зданевич восхищались Джойсом. Я давно об этом размышлял, и эти размышления выплеснулись в «Аргонавте». Именно благодаря синтезу этих двух вселенных я смог написать этот роман. Иначе ничего не вышло бы.

Молодое поколение русских эмигрантов – тут прямой мостик к «Харбинским мотылькам»… Всплывая, аргонавт видит нисколько не радующее, рассуждает: «любой дегенерат девятнадцатого столетия – просто всечеловек гурджиевский по сравнению с современной молодежью, которая растет из памперса, с детства знает компьютер, ни дня не проживает без мобильного телефона и гамбургера. Книги – вчерашний день. Ценности забыты. Пытаясь вспомнить, путаются. Головы наполнены белым шумом. В душе сквозняк. Как этот ветер. Столько пыли. Электронной пыли. Все мы из нее вылеплены. Отчасти и полностью. Но это ничего». Спасение, хотя бы намек на него есть?

Нет, это не аргонавт, это его друг. Хотя вывод, к которому приходит аргонавт в конце романа (изменить мир невозможно), кому-то может показаться страшным. Аргонавт освободился от последней иллюзии, будто можно что-то поправить, он угомонился. В этом и заключается спасение – через мистическое просветление аргонавта. К этому можно прийти только через отчаяние, одиночество, самоотречение. Читатель это поймет, если вслед за аргонавтом бросится в бездну абсурда. Да, непросто. А чего вы хотели? Опиума? Его и без моей писанины полно – прилавки ломятся, попса заливается. Мне часто говорят, чтоб я писал проще и – самое главное – оптимистичнее. Интересно, за кого они меня принимают? За шулера? За клоуна? Недавно ко мне приходил человек, близкий, между прочим, человек, с рецептом шедевра, сказал, чтоб я написал роман так, как он мне скажет: «Твой безупречный стиль, мой сюжет, бестселлер в кармане, деньги пополам, самое главное: обмани их, напусти дыму, пусть получат то, чего хотят», – я вовремя понял, что это был посланник Сатаны в оболочке… не скажу чьей.

Освобождение от иллюзий – тоже своего рода религиозная вещь (хотя в «Аргонавте» персонаж и говорит, что все беды от религий). В «Исповеди лунатика» не только говорится, что человек – паразит, «который рано или поздно погубит Землю», но и «безумие разлито вокруг. Оно в людях <…> Не трогайте меня! Перестаньте выть в уголке. Все плачут, я знаю. Плач стеной поднимается и затмевает небо. Я тоже там был». Селин важен для вас? Кого вы читаете и перечитываете?

Религия присвоила очень многое и, кажется, все-таки сожрет человека. Вокруг меня почти одни верующие, и я живу в Эстонии, где, считается, верующих мало! Селин, конечно, важен. Перечитываю Набокова, Джойса, Кьеркегора, Марусю Климову, Жана Жене, Кэндзабуро Оэ, Генри Миллера… Недавно открыл Петера Надаша и Ласло Краснахоркаи[180]. Читаю недавно вышедшие в «Колонне» книги Гертруды Стайн. Но списки несправедливы, любые списки. Когда писал «Ханумана», прочитал множество плутовских новелл и романов: от «Сатирикона» до «Тропика рака». «Батискаф» писал под впечатлением от прозы Герарда Реве и Сергея Уханова. А когда писал «Харбинские мотыльки», читал в основном архивные материалы, Бунина и дневник Поплавского. Очень люблю «Жизнь Арсеньева», не знаю почему, я его прочитал с упоением в начале девяностых, и недавно решил открыть, и не смог оторваться, ничего не изменилось, читал с тем же упоением. Сейчас опять читаю эмигрантов: Гуль, Варшавский, Зданевич… «The Orientalist» Тома Райсса о таинственном Курбане Саиде. Константин Львов мне прислал прекрасную книгу Сергея Кудрявцева «Заумник в Царьграде». Спасибо, Константин!

Как-то в Фейсбуке в разговоре вы сказали мне, что в какой-то момент все влияния исчезают, но с этого момента перестаешь наслаждаться литературой. Это тоже своего рода освобождение от иллюзий, верно? Или что-то иное?

Да, с некоторых пор для меня художественное произведение стало чем-то вроде рентгеновского снимка автора. Какое уж тут наслаждение или влияние! Вообразите себе, вы разговариваете с человеком, а сами его насквозь видите. Никаких тайн, никакого очарования…

Ваш список, как не трудно догадаться по вашей прозе, совершенно интернациональный. И, у меня сложилось такое впечатление, у вас в книгах, как в Ноевом ковчеге (извините за еще один религиозный образ), собралась, тщательно собирается вами целая коллекция странных типажей, сумасшедших, всяческих экзотов и маргиналов, просто очень специальных людей из всех стран. Такой человеческий бестиарий. Это декорации бездны абсурда, свидетельство безумного мира, просто интересно?

Мне очень нравится Питер Брейгель-старший и его картина «Нидерландские пословицы». Как вы знаете, там очень много персонажей, и все они странные. Я пытаюсь в литературе создать что-то подобное. А каких персонажей должен встретить человек, который шагает в направлении бездны? Они как ожившие указатели. Я пишу о том, на что обращаю внимание в жизни. Так получается, что чаще всего в последние двадцать лет я оказывался в таких компаниях, сталкивался с такими людьми, проживал или работал с ними. Я не выдумываю их специально. Яркие личности меня впечатляют. В «Аргонавте» далеко не все такие уж яркие. Скорее, они любопытны своим внутренним миром. Я вовсе не считаю,