Немой набат. 2018-2020 - Анатолий Самуилович Салуцкий

Константинович не понимал те сложные и ложные смыслы: почему вокруг важного проекта идёт закулисная борьба? Но Синягин, хотя давно стал москвичом, был из местных, познакомил полковника Устоева с сестрой, жившей на Южном Урале, приглашал к ней в гости и однажды, за дружеской рюмкой коньяка откровенно поведал о своих «камушках в ботинках», о мытарствах, о том, что ему, радеющему за Россию, приходится «держать два в уме». Он был гораздо старше, однако это не помешало им хорошо понять друг друга.

Когда обмывали генеральское звание, Устоев пригласил в ресторан и Синягина. С тех пор Иван Максимович тоже начал звать его на неформальные застолья, в том числе в загородной обстановке, – всегда с супругой. И когда Пётр Константинович стал наезжать без Зои, видимо, по наитию почуяв неладное, на пару с генералом слегка хряпнув коньячку, по-отечески, обращаясь на «ты», с «пытками при дознании» допросил его. Он был из другой, не военной среды, вдобавок, с кэгэбешным прошлым, что служило гарантией от утечек, и Устоев раскололся о погоде в доме – штормит.

Синягин выслушал молча, потом сказал:

– Не дёргайся, это судьба, разлад жизни. Такие узлы Господь развязывает.

А примерно через месяц Зоя разбилась.

«Да-а, Синягин, Синягин… – подумал Устоев, прикрывая окно. – На следующий год в апреле или в марте, точно уж не помню, у него юбилей. Семьдесят! Готовится праздновать широко, чуть ли не сотню гостей задумал собрать. Недавно звонил, весело сообщил, что всех недругов нахлобучил, «разобрался» с газопроводом, прокладка которого поначалу застопорилась, угрожая срывом всего проекта. Вовремя успел Синягин! На юбилеи надо выходить с победами».

Глава 5

К деревенскому ритму жизни Вера приспособилась наособицу. Ранняя побудка? Да ради Бога! Но ложиться спать до одиннадцати вечера не получалось: убаюкав сына, усердно садилась за компьютер – оплот её здешнего веселья, окно в большой мир, – а днём укладывалась на час-полтора вместе с Яриком, возмещая ночной недосып.

Виктор привёз их в Поворотиху, едва началась истерика с коронавирусом и запахло самоизоляцией, как изысканно, на чиновном словоблудии назвали карантин. Решение приняли на семейном совете, исходя из новой житейской логики: Донцову, хошь не хошь, придётся по-прежнему почти каждый день мотаться по делам и, как ни соблюдай социальную дистанцию, он может «подхватить» этот проклятый вирус, занеся его домой. А Вера с Яриком будут безвылазно сидеть в четырёх стенах, и сколько ни проветривай, парня неизвестно на какой срок лишат свежего воздуха, что тоже негоже. Поэтому мысль о временном заточении в Поворотихе возникла сама собой.

Вечером Донцов позвонил Деду, чтобы сообщить о семейных планах. Но тот почему-то замялся, спросил:

– Когда?

– Да хоть завтра. Голому только подпоясаться.

– Не-ет, Власыч, давай-ка лучше послезавтра. Мне надо кое-что по карантину уладить.

– Какой ещё карантин? – всполошился Донцов. – И у вас вирус гуляет?

– Чтоб не гулял, мы село и закрыли. С двух сторон трассу перекрыли, нету теперь через нас сквозного проезду, – кому в Тулу, кому в Алексин, пущай кругом, по главной дороге едут. А к нам только свои. Я предупредить должон, общественность у нас начеку.

Когда ехали в Поворотиху, смеясь, обсуждали тамошние строгие антивирусные порядки. Виктору даже из машины вылезти не позволили. Высадил пассажиров – и отваливай. Забавно! Если бы Донцов, не приведи Господь, заразился, разве не подхватила бы вирус и Вера, остающаяся в Поворотихе?

Но всё оказалось гораздо серьёзнее.

Русская деревня, вспомнив давние общинные традиции, проявила живучесть, достойную нового века, и смекалисто сообразила, что только хором, только всем миром можно уберечься от угрозной напасти. А вдобавок сохранить привычный строй жизни. Теперь «засеку» выставили со стороны Москвы, откуда исходила главная опасность. У Григория Цветкова собрались старейшины – не по возрасту, как на Кавказе, а по местному авторитету, – и решили, что, во-первых, Поворотихе скорее всего придётся летовать без дачников, а во-вторых, уже сейчас надо учредить строжайший всеобщий карантин. Чтоб ни один чужак, никакая чухня в село не заглядывали, чтоб столичные родственники не наезжали, и пусть вся местня завяжет с делами в Алексине, там никто из наших не работает, только по магазинам шастают. Согласовали с автоинспекцией и дали пару дней на «мобилизацию»: затариться гречей, консервами, спичками, солью, каким-нибудь подарочным товарцем, у которого упаковка дороже изделий, само собой, спиртным закупиться и – самоблокада! Замерло всё до рассвета! Вере с Яриком удалось прорваться лишь после долгих препираний Деда с Цветковым.

Свободное соседское общение оказалось ценнее прибытков от дачного сезона. Через деревенскую поруку Поворотиха добровольно самоизолировалась, затворила ворота, уйдя в себя, сплотившись, сообща противостоя всемирной беде.

Антонина полностью освободила Веру от хозяйских хлопот, и, нарядив Ярика по погоде, соответственно одевшись сама, она блюла охранительный режим его здоровья. Подолгу сидела в летней беседке, пока он возился с игрушками на дощатом полу, каждые полчаса, держа сына за руку, обходила беседку по кругу: Ярик делал первые шаги, но увлекаться пешими прогулками пока незачем, мягкие детские ножки могут изогнуться «по-кавалерийски».

Безделье располагало к раздумьям. Именно к думам, а не к мечтаниям. После рождения сына жизнь вышла на «заданную траекторию», через пару лет Вера планировала рожать снова, и в личном плане мечтать не о чём – надо лишь неустанно молиться за здравие. Покоя не давала тревога за будущее. Рождение сына – это появление на свет очередного поколения. И как сложится его судьба? По науке, знала Вера, длина поколения составляет двадцать пять лет, и хотя в последнее время замелькали то «миллениалы на стероидах», депрессивные и конфликтные, то сомневающиеся во всём «дети гаджетов» – онлайновые зумеры, на самом деле это вариации «цифровиков», явившихся после перестроечных «бумеров», не более. Бесприютная молодёжь травматических 90-х живёт в соцсетях, «нулевые» родились в них, вот и все различия. А Ярик, он действительно из новых. На Южном Урале, на «заседаниях» у Остапчуков, она совсем политизировалась, привыкнув постоянно осмыслять происходящее. И с Донцовым они не раз гадали, в каком мире доведётся жить сыну. Прежние лета неспешности считали топтанием на месте, бесконечным настоящим без будущего. Власть называла те лета стабильностью, а народ честил ничегонеделанием, оценив перемены одной фразой: вместо ножек Буша – пальмуха, только и всего. Моральная усталость общества на пределе, излучение зла обжигало, угроза впасть в ничтожество нарастала. Вот-вот надлом.

Однако же с начала года события помчались галопом. Что стряслось?

Первая мысль – о загадке Путина, он кучер. Да, конечно, подтолкнул коронавирус. Но едва подумала об эпидемии, ужаснулась: что творилось бы в стране, кабы премьером оставался чемпион антирейтинга Медведев, чью