Солнце в зените - Шэрон Кей Пенман

'Как только меры были приняты, Уилл велел Дадли отвести себя в Уэйкфилдскую башню. Верный Уиил. Он сказал, что Дикон не пошел, как и Энтони, разумеется'.

При упоминании о ее брате его голос изменился, приобретя интонацию, весьма далекую от хвалебной. Елизавета почувствовала, внутри нее начинает расти негодование. Как Эдвард может столь терпеливо рассказывать об отказе Глостера и тут же винить в подобном поступке Энтони?

'Лисбет, я тебе рассказывал о времени, когда чуть не стал причиной гибели Николаса Даунелла?'

'Ради всего святого, кто такой Николас Даунелл?' - огрызнулась Елизавета, все еще раздраженная тем, что в ее глазах представляло несправедливое обвинение брата, но Эдвард сделал вид, будто не заметил тона супруги, и продолжил, словно ей действительно интересно. 'В Ладлоу он служил мне и Эдмунду. Для паренька, чуть старше нас, задача, поставленная перед ним, составляла определенную сложность. Следовало стараться уберечь Эдмунда и меня от утопления в Тиме или от спуска по замковым зубчатым стенам на веревках или от других, подобных им глупостей, способных прийти нам в головы!'

'Однажды летом...вероятно, мне исполнилось лет одиннадцать либо около того, мы трое обнаружили в скалах Уитклиффа то, что посчитали гнездом мигрирующего ястреба. Я решил забраться наверх и выяснить точно, пользуясь временным отсутствием хищника. Раньше у меня не было проблем с высотой, но тогда я и не взбирался по утесам как личинка, хватаясь за малейшие выступы и кустарники неожиданно оказавшихся отвесными гор! Довольно быстро я кувырнулся вниз, мешковато приземлившись у ног Николаса и Эдмунда, задыхаясь и с полным крови ртом.

Такой финал с фанфарами положил конец их интересу к ястребам, гнездам и прочим приключениям! Но я оставался настроен, несмотря ни на что, воспитать одного из слетков, дабы сделать из него собственную охотничью птицу. Снова напрягаться ради нового восхождения уже не получалось. Эдмунд даже немного участвовать в моей авантюре не хотел, он всегда обладал достаточной долей здравого смысла, которого хватило бы на нас двоих! Вот я ...я велел Николасу залезть наверх и принести оттуда гнездо'.

Эдвард повернулся и посмотрел на жену. 'Он не горел желанием это делать. Но я распорядился и полагаю, Николас испугался потерять лицо, признавшись в испытываемом страхе. Он совершил попытку и на обратном пути потерял равновесие и упал. Я был всецело уверен в его смерти. Николас выжил, но сломал несколько ребер, раскроил голову и... Учитывая, что могло случиться, ему повезло.

Отец, когда услышал о произошедшем, пришел в самую чудовищную ярость, которую только можно себе представить. Не помню, как поступили со мной, скорее всего, от души выпороли. Навсегда запечатлелось сказанное матушкой после того, в чем мне пришлось ей признаться. Она только взглянула на меня и произнесла: 'Эдвард, никогда не приказывай того, что не стал бы делать сам''.

'Почему, Нед?'

Елизавета так удивилась, что ровно села на колени, смотря на мужа сверху вниз. 'Тебя действительно тревожит вынужденность осудить Гарри на смерть?'

Эдвард обернулся к ней с неожиданной резкостью. 'А ты на что надеялась? Что мне будет приятно? Тебе кажется, мне по нраву мысль убить такого человека? До святости простого дурачка, мало что делавшего, только молившегося и кормившего воробьев, приманиваемых им к своему окну? Господи, женщина, естественно, меня это тревожит!'

Мужчины, подумалось Елизавете, самые большие в мире дураки. Дальше он заговорит о чести и рыцарственности и еще Бог знает о каких глупостях...Словно в смерти всегда должна быть какая-то честь! Но коли Эдвард хочет сейчас облегчить свою совесть, пусть спокойно это делает, она далека от мысли отказать супругу в подобном сомнительном утешении. Елизавета с уверенностью чувствовала, - данное развлечение не затянется после рассвета надолго...Ношение власяницы не в природе ее мужа.

Он смотрел на нее с неодобрением, Елизавета понимала, готовый обвинить...залатать собственную неуверенность в правильности совершенного за счет жены. Еще лучше было понятно, что не стоит расточать Эдварду изъявления приторного сочувствия, которые успокоили бы срыв любого другого мужчины. Для этого Нед слишком хорошо ее изучил, он сразу считал бы фальшь приносимых соболезнований и пришел бы к выводу, - жена лжет. Елизавета взвесила степень выгодности разных вариантов, улыбнулась и наклонилась, дабы жарко поцеловать Эдварда в губы. Лжи между ними никогда не возникало.

Ответ оказался не более воодушевляющем, чем раньше. Он принял поцелуй, но не более, и вскоре Елизавета получила неопровержимое свидетельство безразличной реакции тела супруга. Нахмурившись, она немного отстранилась, и Эдвард потянулся к ее щеке, успокаивающе шепча: 'Не терзайся, любимая. Я слишком устал сегодня вечером, чтобы испытывать иные желания, помимо надежды заснуть. Завтра я тебя не разочарую, обещаю'.

Елизавета вскинула голову, отбросив всполох света, покрывший ее грудь и плечи, распространяясь на Эдварда. Редко, когда он показывал себя менее пылким, чем супруга в стремлении к физическому удовольствию, что больно кололо, кололо именно этой ночью. Ей крайне необходимо было знать о его страсти, такой, какая могла сравниться со сжигающим изнутри голодом, удовлетворить который способна только она. Это знание служило талисманом, что Елизавета привыкла использовать в борьбе против постоянных супружеских измен и ненависти к ней подданных. Более того, сейчас ее мучили горькие мысли о тридцати трех промелькнувших ночах. Слишком хорошо она понимала, в прошедшие недели Эдвард себе ни в чем не отказывал! Он мог хотя бы ограничиться самым простым, восполняя Елизавете пустоту долгих дней разлуки. Она являлась его королевой, а не одной из девок, требующихся лишь для наслаждений.

Тяга Елизаветы к Эдварду, не в последнюю очередь, охлаждалась проблесками старой и крайне хорошо знакомой обиды. Некоторые из их самых волнующих соединений рождались из ссор. Она снова наклонилась над ним, почти прикасаясь к губам.

'До завтра, Нед, чересчур долго ждать'.

Он рассмеялся. Не существовало способа вернее восстановить хорошее настроение Эдварда, чем признаться ему во владеющем Елизаветой желании. Следующий поцелуй вызвал большую отзывчивость, но ответные действия совершались скорее из потакания ее жажде, а не из пробудившегося