Солнце в зените - Шэрон Кей Пенман

собственного вожделения. Елизавете хотелось большего, - заставить Эдварда заняться с ней любовью, а не просто ублажить, исполняя супружеский долг.

'Знаешь, Нед...Я бы побилась об заклад, что ты совсем не так устал, как тебе кажется', - промурлыкала она. 'Правда, готова поспорить, в твоих венах кровь так же горяча, как в моих, и не сомневаюсь в способности доказать это без каких бы то ни было затруднений!'

Елизавета увидела, что заявление заинтриговало Эдварда. Он прижался к ее шее, прошептав: 'Угрожаешь или обещаешь?'

'Тебе следует решить самому', - ответила она и со смехом скрылась под одеялами. У нее тоже улучшилось настроение, стоило перейти на знакомую почву, настолько же знакомую, сколь хорошо Елизавета знала тело, отвоевываемое ею сейчас у сна и равнодушия. Питаемые ожидания не были обмануты, все оказалось не так уж и сложно. Одной из самых приятных характеристик природы Эдварда, приходилось согласиться, являлась и самая пугающая, - его легко будет соблазнить даже на смертном одре! Она соскользнула ниже, услышав изумленное: 'Любимая, твои волосы меня щекочут!' и снова расхохоталась.

Когда Елизавета вновь подняла голову, Эдвард уже не представлял собой олицетворенное безразличие. Никогда она не чувствовала такую защищенность, уверенность в себе и в муже, как в моменты разжигания в нем внезапного страстного стремления обладать ею.

'Требую возмещения, мой господин', - задыхаясь, произнесла Елизавета. 'Согласны ли вы, что я выиграла пари?'

Простыни и одеяла упали на пол, смешавшись с распущенными волнами ее волос. Эдвард ощущал, что очутился в коконе из шелка.

'Ведьма', - согласился он, подавив возглас от последовавших действий, горячо притягивая Елизавету и увлекая за собой вниз.

Испарились мысли о зловещем образе, преследовавшем Эдварда после полуночи, о тщедушной сутулой тени, расползавшейся в темноте часовни, устроенной для личных молитв короля. Забылись еле сдерживаемые передергивания лица Уилла во время его отчета об увиденном при посещении Уэйкфилдской башни, совершенном, дабы удостовериться в убийстве. В преступлении, произошедшем перед самим алтарем Сына Единородного Господа Иисуса Христа. Больше не стоял в глазах обвиняющий в предательстве взгляд Дикона. Все мысли сосредоточились только на Лисбет, - стонущей и цепляющейся за него ногтями. Потом ушли и мысли о ней, оставив лишь острые физические ощущения, захватившие каждую клетку тела.

Последовавшее наутро известие о скоропостижной смерти Гарри Ланкастера, имевшей место в Уэйкфилдской башне Тауэра во вторник ночью, поразило лондонцев. По традиции общественная демонстрация тела состоялась в Соборе Святого Павла и монастыре Блэкфрайерс, после чего его тихо похоронили в аббатстве Чертси. Некоторые люди предполагали, что слабую волю к жизни Гарри оборвало горе от потери сына, другие говорили, что такой конец - знак Божьей милости. Тем не менее, большинство обменивалось понимающими взглядами и мрачными осторожными улыбками. Кто-то пожимал плечами, кто-то ругался и возносил тайные молитвы за душу несчастного неудачника, вдруг превратившегося в святого мученика. Но все эти горожане спешили громко объявить о своей преданности Эдварду Йорку, монарху, овладевшему Англией и вновь помазанному, уже кровью, при Барнете и Тьюксбери.

Глава четвертая 

Лондон, май 1471 года

Вероника де Креси была второй дочерью рыцаря, присягнувшего на верность Рене Анжуйскому, и появилась на свет только после смерти отца. Она не обладала никакими правами на наследство. Когда ее батюшка отошел в мир иной, пав в неравной схватке с болезнью легких весной 1459 года, скромные владения де Креси перешли к его единственному сыну, Гийому. То малое количество драгоценностей и серебряной посуды, что Креси-старший сумел накопить, оказалось потрачено за год до рождения младшей дочери, став приданым сестры девушки, Марты. На долю Вероники ничего не осталось, она была плодом ошибки, придя в этот мир после того, как детородный возраст ее матушки давно завершился.

Ее детство в Обепине, усадьбе де Креси в Шатийонне на Луаре особым счастьем не отличалось. Дело не в том, что Гийом хотя бы раз проявил к ней явное недоброжелательство. Но их мать умерла, когда Веронике исполнилось всего три года, а отец последовал за супругой к Господу два лета спустя, поэтому Гийом не преисполнился радостью, оставшись с маленькой сестрой, уступающей ему на целых двадцать два года, на руках. Ей не отложили имущества на приданое, отчего малютка почти точно могла остаться в старых девах, если только пожилой вдовец не посчитает приемлемым закрыть глаза на отсутствие у нее земель, предпочтя менее основательные выгоды, которые юная супруга способна предложить стареющему мужу.

Будучи столь часто предостерегаема на тему своей ограниченности в возможностях Гийомом и его острой на язык женой Мадлен, Вероника сочла истинным чудом, когда на пятнадцатую осень ее жизни брат возвратился в Обепин с новостью о получении для нее места в штате сестры его сеньора, герцога Жана Калабрийского.

Вероника пришла в восторг. Для нее совсем не имело значения, что Гийом добился выгодного положения исключительно по причине отсутствия конкуренции. Некоторым казалось, что у ее госпожи, дочери герцога Рене, Маргариты, блестящие перспективы. Все понимали, что она, когда-то бывшая английской королевой, сейчас полностью зависит от милости отца и брата, герцога Жана. Вероника даже не задумывалась над этим вопросом, она горела желанием сменить тесные рамки Обепина на незнакомые ожидания от двора Маргариты в Кере.

Насколько приезд туда взволновал девушку, настолько же быстрым и глубоким разочарованием он обернулся. Маргарита предстала озлобленной, нетерпеливой женщиной, едва замечающей существование новой фрейлины, кроме моментов совершения ею ошибок и вызывания тем самым неудовольствия бывшей английской владычицы. Вероника чувствовала рядом с изгнанной ланкастерской королевой непреодолимый страх и совершенно не питала к ней симпатии.

По душе ей пришелся принц Эдуард. Сначала он абсолютно очаровал новенькую. Молодой человек был намного интереснее и свободнее в общении, чем знакомые Веронике сельские юноши Шатийонна на Луаре. От его внимания не укрылось расширение материнской свиты, Эдуард время от времени заигрывал с ней и смеялся, когда заставлял краснеть. Вскоре