Родительская тетрадь - Ольга Старушко

двадцать с лишним вёрст текущей в док?

Кто возродить библиотеку смог?

Кто утверждал в державных интересах

строительство казарм на Корабельной,

страницы лоций водного бассейна?

Сам Севастополь – памятник ему.

Наследники, которых воспитал он,

погибшие в боях по одному,

лежат в соборе – вместе с адмиралом.

Наследием царизма объявив,

им памятники здесь снесли когда-то.

Но как при Лазареве, дремлют львы

на Графской у подножья колоннады.

Две обороны.

Смена курсов, вех.

Опять гордятся офицерским балом.

И флотоводцев возвратили всех,

а Лазарева – нет, как не бывало.

Ведь нынче не разруха, не нужда.

Громадное планируют и строят.

Так сколько же нам ждать ещё?

Когда

домой вернётся Михаил Петрович?

Когда на прежний пост он встанет сам,

чтоб не было от дуновенья бриза

так солоно, так горячо глазам

у камня обезглавленного мыса?

Полотно

Обернись на вершине кургана: пальба и дым.

Оборона Малахова. Стоны и крики – рядом.

Долгий свист. Под обстрелом на склоны несут

                                                воды,

и залиты, шипят, не посеяв погибель, ядра.

Камень башни был бел, а от копоти стал седым.

Панорама сражения. Подвиг давнишний. Но

окружая, затягивает огромное полотно,

и детален предметный план, будто битва —

                                                в яви.

Просто помнить о той обороне, матрос, одно,

а вторую держать самому. Ты теперь не вправе

допустить, чтобы память о предках взялась

                                                огнём.

Отбомбили прицельно, и чёрной открытой

                                                раной

между рёбер каркаса зияет осевшая Панорама,

и горит её холст! Севастополь горит на нём,

как пылал после штурма июньским давнишним

                                                днём.

Дед сказал бы тебе, что не в брёвнах, а в рёбрах

                                                храм.

Белоснежный шатёр и служил нам что купол

                                                храма

в честь защитников города. Стоек был дед

                                                и храбр.

Век ещё не истёк: новый штурм, и опять —

                                                октябрь.

До июня зенитки хранили нетронутой

                                                Панораму,

а сейчас вслед за дедом настанет и твой черёд.

Не минуты – идёт на секунды спасенья счёт!

Выноси на себе, как выносят живых и мёртвых

с поля боя. И сквозь тельняшку масло течёт,

закипая, пузырясь. И холст прилипает

                                                к рёбрам,

и батальная живопись входит и в плоть,

                                                и в кровь.

Ты на лидер «Ташкент» доставишь её на коже,

ткань событий, тобою как будто прожитых

                                                вновь:

паруса кораблей и бинтующий раненых

                                                Пирогов —

ближе к сердцу принять историю невозможно.

Обернувши вокруг себя, ты две трети картины

                                                спас.

За спиной остаётся обуглившийся каркас,

бюсты в нишах фасада бессильное гложет

                                                пламя.

Через долгих два года знамя в победный час

водрузят на верхушке купола Панорамы.

…Пусть и память об адмиралах снесли в пылу

революции – но вернут на былое место.

Вспоминали на фронте и в госпитале, в тылу

или даже в плену полотно, знакомое с детства.

Сохраняя его, ты признал полноту наследства,

потому что неважно, какой ты войны герой

и какой обороны, первой или второй.

Севастополь воспрянет, увидишь, в лесах

                                                и в кранах,

и откроют к столетию битвы осенней порой

холст, бессмертный как подвиг, в здании

                                                Панорамы.

Бронепоезд

Где сходятся рельсы, шоссе и причалы,

и бухта к земле – языком,

на вечной стоянке застыл у вокзала

воссозданный «Железняков».

За ним подымается Красная горка.

И смотрит, заняв высоту,

на друга-товарища «тридцатьчетверка»,

и маки на скалах цветут.

Читает пацан по складам:

«С-м-е-р-т-ь фашизму»

на чёрном бушлате брони.

Пугавший захватчиков сумрачный призрак.

Защитник в суровые дни.

Руками рабочих Морского завода

он собран под шквальным огнём:

в строю с ноября сорок первого года,

потерянный в сорок втором.

Победа! И ясное крымское небо,

и мирно цветущий Джанкой,

и золото послевоенного хлеба,

что тёк в элеватор рекой.

А годы спустя фронтовая бригада,

что раньше вела его в бой,

вернёт в Севастополь – как дар, как награду,

как память, что стала судьбой.

…Я шла от проспекта Победы к вокзалу

знакомой дорогой, как встарь.

И над Панорамой луна засияла —

как будто включили фонарь.

Стоял под парами, к отправке готовясь,

состав «Севастополь – Донбасс».

Да, люди мы мирные. Но бронепоезд

в строю – и не выйдет в запас.

Не тронь меня!

Сложной техники тут не надо.

Да простит мне сейчас «квадраты»

неизбитой, замысловатой

рифмы жаждущий молодняк:

слов игра в модном рэпе сплошь, но

ни двойной, ни неравносложной

рассказать, увы, невозможно

о квадрате «Не тронь меня!»

По бумагам – квадрат, буквально.

Глыба. Куб корабельной стали.

Но достроить не успевали.

А потом здесь разверзся ад.

Фрицы с неба по нашим лупят.

Отвечает им, если грубо,

рубка без ходовой: обрубок

метров двадцать на пятьдесят.

Сплюньте постмодернизм, ребята.

Вы поэтики, не солдаты,

вам подай не войну, а баттлы.

Рифмы, мальчики, шлак. Херня.

Мы пойдём как минёр – на ощупь —

а не геймер, который, морщась,

натыкается в World of Warships

на страницу «Не тронь меня!»

Братским кладбищем бродит ветер.

Дед, что в Крымскую турок встретил,

знать не знавший про слово скрепы,

броненосцами бредил ты.

Внук твой, копия Бутакова,

взял конструкцию за основу.

Бить врага, но теперь другого,