Родительская тетрадь - Ольга Старушко

class="v">Мне говорил отец:

наше наследство – честь.

Кровью родных сердец,

гарью родимых мест,

смертью отца с сестрой

вспыхнул двенадцатый год.

Я тогда встал в строй,

выбрав морской флот.

И я принимаю бой

и побеждаю страх,

зная, что с нами Бог

и бело-синий флаг».

…Пленников отдадут:

выжил один из трёх.

Будет позорный суд,

грянет державный рёв:

повелеваем мы

сжечь «Рафаил» дотла —

горечь позора смыть,

коли он предал флаг.

А капитана без

дворянства, чинов, наград —

в матросы и под арест.

Трусов пусть не плодят.

В монастыре жена,

чтоб замолить грех.

Не на сынах вина,

скажет потом Грейг,

но проклянут отца,

сгинувшего в морях,

первого подлеца

флота с времён Петра.

Так полыхай, фрегат,

ставший «Фазли Аллах»!

Пепел, зола и гарь

тем, кто опустит флаг.

Забвенье и смерть, как встарь,

всем, кто опустит флаг.

Баллада о парусах

Памяти кораблей, затопленных

в Севастопольской бухте при

первой героической обороне города

Добычу с побеждённого

берёт британский флот:

и ядрами, и порохом,

и пушками берёт.

Им эта гавань узкая

была как в горле кость,

но парусники русские

своим топить пришлось,

снимая с них орудия.

Изрыты берега,

причалы обезлюдели.

Малахов пал курган,

и не на что надеяться.

И пушки замолчат.

Прострелен флаг Андреевский

картечью англичан.

Везут французы колокол

туманный в Нотр-Дам.

А кровь из раны колотой

впитает без следа

земля под бастионами.

Мелькают средь колонн

британские знамёна

и французский триколор.

Пусть их надменность временна,

но горше нет вины.

А в море мачты с реями

из-под воды видны.

Последнее движение

штурвальным колесом.

Закончены сражения

эпохи парусов.

Ещё повсюду всполохи,

и боем опалён

матрос над бочкой пороха

с зажжённым фитилём,

чтоб в ночь, в дыму пожарища,

при свете фонарей

ушли его товарищи

по доскам через рейд

и, обернувшись, видели

как будто наяву:

икона «Трёх святителей»

всё держит на плаву.

Шинель пробита выстрелом.

В пыли мундир.

Постой:

в строю с артиллеристами

поручик Лев Толстой.

А ветер сеет брызгами,

свистит над головой.

Проиграна не Крымская —

предтеча Мировой.

Не просто флот затоплен,

а окончен долгий спор:

не взять Константинополя,

не покорить Босфор…

Очнётся бухта Южная,

и станет мир другим.

Недавние союзники

и давние враги,

запомните – осман

или британец

и француз —

мы кораблей названия

учили наизусть.

И город вновь отстроили

у белых берегов,

который русской Троею

назвал Виктор Гюго,

где крест над Братским кладбищем,

где вновь дозор несёт

и порт незамерзающий,

и Черноморский флот —

под паром, а не парусом,

и на бортах броня —

но в памяти останутся

до нынешнего дня

и тот пропахший порохом

отчаянный матрос,

и корабли, которые

тут затопить пришлось.

Пусть горн поёт над бухтою,

и в праздничные дни

горят в ночи салютные

цветастые огни,

и в море отражаются.

А стены батарей

сквозь годы и пожарища

ещё глядят на рейд,

где монумент затопленным

поставлен кораблям,

где сердце Севастополя

навек.

А в море глянь —

парадный строй равняется,

когда сейчас и здесь

играет ветер парусом

фрегата «Херсонес».

Воздаяние

Дождь – лишь начало. Море, осатанев,

даже верхушки мачт одевает пеной.

Лайонс, беги как лань, а не гордый лев.

Русскую Трою хранят ветра, «Agamemnon».

Волны беснуются, воют: былым богам

новые жертвы, похоже, приносят тавры.

Модники-лорды, Раглан и Кардиган,

вам нахлобучили на уши Балаклаву.

Небо чернеет от ужаса. Такелаж,

переплетаясь, рвётся. Тут правит хаос.

Леди, жена казначея, какая блажь

вас занесла на палубу «Star of the South»?

Лошади, платьев охотничьих сундуки,

своры собак, что сводили на берег гордо —

где ваша спесь? А шторм показал клыки

так, что по воздуху щепки летят от борта.

Русские в бухте не зря затопили флот:

демоны моря явились по ваши души,

и балаклавская буря сравняет счёт,

и настигает возмездие «Retribution».

Нахимов

Павел Степанович, разве стоять спиной

к морю и флоту пристало грозе Синопа?

Графская пристань на доски плеснёт волной:

помните, как вас приветствовал Севастополь?

Год – и нахлынут враги к его берегам.

Но о Синопской баталии повествуя,

рапорт Нахимов пишет царю: фрегат,

что недостоин флага, более не существует.

Порох сухим держали, а шторм крепчал.

Павел Степанович скажет матросам хмуро:

нам осадить бы французов да англичан,

братцы, а так кого мы побили – турок…

Знают на флоте ещё с петровских времён —

царь произнёс, а стало народное, до озноба —

старое кто помянет, тому глаз вон,

а ежели кто забудет – тому, брат, оба.

Памятник, снятый однажды – нам на беду —

был возвращён, и почти в неизменном виде.

Павел Степанович клялся в том роковом году:

я ни живым, ни мёртвым отсель не выйду!

Флотский палаш вместо сабли Осман-паши —

можно трофей заменить, но забыть – едва ли.

На постаменте щербины: стрелял фашист.

С кем