Родительская тетрадь - Ольга Старушко

class="v">там, в кустах,

сбежал по склону, но споткнулся, рухнул,

катились с мамой вместе. Так и спас,

пока другие с ведрами под крышей,

в дыму, не видя этого, не слыша,

водой плескали, потушить стремясь

огонь, что подползал от сена, сбоку.

Уже луна и звёзды. Никого:

ни птицу не услышать, ни собаку.

Зола и пепел. Лишь над головой

кизячный дым.

И слышен дальний бой.

Он выживет. Он станет мне отцом.

А я страшусь смотреть ему в лицо,

когда дома дымятся в темноте

и убивают взрослых и детей.

Пожар

Омытый жгучими слезами

неопалимой купины,

Донбасс – одно сплошное пламя,

где плавятся металл и камень:

огни от Сены не видны.

Не вам приносят смерть снаряды,

не к вам из-под могильных плит

родня взывает: горше ада!

Пожар, раздутый над Белградом,

Славяносербию палит.

Сквозь кладбище к аэропорту,

от Иверской до Нотр-Дам,

ни в год второй, ни в год четвёртый

не рикошетили прилёты,

не шелестело аз воздам.

Париж, Париж, ты стоишь мессы,

а тут не жаль, кого ни тронь?

Пусть фосфором воняют бесы —

не отзывается Одессы

нечеловеческий огонь?

Так снизойдёт ли благодатный?

Нет, гибельный – на Страшный суд

они придут, верша расплату:

и те, кто был убит когда-то,

и те, кого ещё сожгут.

Линейка

Где-то там, наверху, есть линейка детей войны,

где прабабки и прадеды, правнуки – все равны.

К ней выходят из-под обломков своих квартир.

К ней расчертят для вновь прибывших места

                                                мелками

Приписали бы сбоку, как водится, «Миру —

                                                мир»,

только мира не видно в разрывах меж

                                                облаками.

К ней ползут по стеклянной крошке вдоль парт

                                                и стен,

сквозь дырявую крышу ищут небо глазами,

потому что от прадедов к правнукам —

                                                без перемен,

и по этой истории снова не сдан экзамен.

И в спортзале Беслана над сыном кричит отец.

Выпускник прошлогодний одёргивает

                                                тельняшку.

И чужую семью из Норд-Оста ведёт певец,

и буквально вчера погибший под стук сердец

поднимает повыше вечного первоклашку.

Смертная колыбельная

В небе шелест, в небе свист,

баю-бай, ложись, ложииииись!

Заворкуют пули,

чтобы мы уснули.

Всю семью в одной могиле

здесь вчера похоронили:

комья взорванной земли —

всё, что мы от них нашли.

В наши хаты год шестой

смерть заходит на постой,

сеет мины вдоль обочин.

В огороде мёртвый кочет.

Спи в канаве, спи в траншее

с медным крестиком на шее.

Рухнул храм под Рождество,

дым – и больше ничего,

только в небе вороны

во четыре стороны.

Ляжешь в подпол, между банок.

Спит под боком кот-подранок.

Смотрят звёзды из-за туч,

сеют фосфор бел, горюч,

и висит над серой зоной

пепел – саван невесомый.

Бьётся, бьётся колокол

над горящей Горловкой

смертным боем: баю-бай,

головы не подымай.

Рядом с дочкой спит Кристина.

Вой, не вой над гробом сына:

от осколков поутру

он закрыл спиной сестру,

наклонившись над коляской.

Спи, мой мальчик, смежив глазки.

Мы под Зуевкой на пляже

на песок горячий ляжем.

Под крылом мелькнувшей «сушки»

спят убитые игрушки.

Сын крестьянский, внук шахтёрский,

в обожжённом Углегорске

спи с оторванной рукой.

Со святыми упокой.

В школе «Град» повыбил стёкла,

и тетрадь в крови намокла.

Жерла гаубиц глядят

в детский парк и детский сад.

Шесть часов из-под завала

люди Глеба доставали.

Ваня тихо скажет папе

напоследок: мне поспать бы…

Засыпай в бинтах и вате

на столе, а не в кровати.

Спи-усни, не плачь, не плачь,

даже если плачет врач.

Вечный сон на лицах детских:

спят в Луганске, спят в Донецке.

И над плитами аллеи

ветви крыльями белеют:

сон как средство обороны

против боли, против стона.

Снег ложится, баю-бай.

Спи, мой ангел.

Не вставай.

Внеклассное чтение

Мы знаем по школьным азам,

кому причиняют зло,

зло причиняет сам.

У. Х. Оден, «1 сентября 1939 года»

Забавы в столице: каникулы, фестиваль,

газон аккуратно подстрижен, стоят палатки.

И вспомнят родители: томик, бывало, взял,

фонарик – и под одеяло, читать украдкой.

В Сокольниках детский писатель, покой и мир,

и можно за книгами встретить лучи рассвета

под шорох страниц, а не свист от летящих мин,

которым нас накрывает шестое лето.

Арине одиннадцать.

Книги берёт в подвал,

но большую часть из них прочитала раньше.

Автобус из школы вчера под огонь попал:

вот там было страшно.

А с книгой внизу – не страшно.

Стреляют? Высотка ли в городе, частный дом —

приходится к окнам тяжёлую мебель двигать.

В проёмы – матрасы, подушки,

мешки с песком.

Но лучше всего от ранений прикроют книги.

К стеклу переплётом —

«Отверженных» и «Чуму»,

и главное – втиснуть на полки

побольше книжек.

Но нет ни одной объясняющей, почему

у каждого класса все планы на лето – выжить.

Поэт не ошибся: кому причиняют зло,

ответит не сразу.

Но будет с рожденья знать, как

небратья не книги шлют нам – РСЗО,