Родительская тетрадь - Ольга Старушко

у них

бьётся синий гюйс с тремя полосками:

форменный матросский воротник.

Из-под ног

Здесь ежевика, словно память, цепка,

черна, как девяносто первый год,

когда на взлётной полосе Бельбека

стоял три ночи президентский борт.

Семнадцатого выехать из Крыма

знакомым поездом, в привычный путь,

а через день в Москве услышать – путч,

не понимая, как непоправимо

грядущее. Не зная о потерях…

Да мало кто тогда представить мог,

что дальше.

И тем более поверить:

земля у нас уходит из-под ног.

И в страшном сне

мне не могло присниться,

что родина вдруг станет заграница,

а те, кто это сделал – неподсудны.

Годами слышать выкрики угроз,

что будет полуостров, где ты рос,

або українським, або безлюдним.

…Когда он зрел бедой, последний август,

играл прибой, шипучее, чем брют.

Кто мог измерить, сколько нам осталось,

пока страна сползала к декабрю?

Что той земли? Ты видишь эти скалы

и на ветру иссохшую траву?

Тут знают, как довольствоваться малым.

Я этим малым только и живу,

моим корням нужна родная почва,

своя земля, с которой мы – одно.

Её недавно мне вернули.

Точка.

И никогда не выбьют из-под ног.

Задыхаясь

Теперь могу сказать

по праву рождения:

вот звук,

который преследует

как наваждение —

подводная лодка

уходит за бонное заграждение,

носом клюёт за чертой

из бетонных глыб.

Бухта воронкой

делает громче

протяжный всхлип.

Так выдыхает флот,

который – нет! – не погиб,

так провожают на службу

братьев,

сынов,

отцов.

Сизый туман тяжёл,

как крышка люка.

Свинцов.

Пока что на внешнем рейде

ещё стоит «Кузнецов».

Стон перед погружением.

Дежурный спуск

на глубину,

в которой потом

задохнётся «Курск».

Никто не в курсе,

что Родина резко

изменит курс.

Никто не знает,

что Крым останется за бортом,

что будем со всхлипом

ловить ускользающий воздух

ртом,

пока темнеет в глазах.

Это будет потом.

Потом.

Если бы знать о том

затяжном погружении

сегодня – смогли бы вы сдаться

вот так,

без сражения?

Я слышала все отговорки

и все возражения.

И речь не о быте,

о сытости и деньгах.

Я тоже была

в растерянности

и в бегах.

Я тоже утратила

ориентиры

и берега.

Я четверть века,

как вы,

училась дышать под водой.

Август.

Солнце краснеет

за облачной дальней грядой,

горит

и колет глаза

пятилучевой

звездой.

Свидетельство

Овраг засыпан Доковый

в младенчестве моём.

Здесь Даши Севастопольской

был прах упокоён.

А всё вокруг по-новому

за девяносто лет,

мелькнувших между войнами.

Следов могилы нет.

Сестрица милосердия

и мужества пример,

от выживших в последнюю

прими-ка в память сквер.

Года шестидесятые,

героев имена.

Полковники с лопатами,

сержанты, старшина…

Уже моих ровесников,

платанов тесный строй

волнует синь небесную

над здешней сиротой.

Южак над Корабельною

пронзителен, хоть режь:

ветрами или временем

в строю пробита брешь.

Вот здесь не стало дерева…

Вон там пробел в строю.

Над этими потерями,

поникшая, стою.

А у Марии Карповны

взошёл побег весной.

А вот на фотокарточке,

склонившись надо мной,

она, мои родители:

мы в загсе городском.

И я в руках, невидима,

матерчатым кульком.

Когда двумя Мариями

земной начертан путь,

держись за это имя и

беспамятной не будь.

Мой город в мае месяце

цветеньем напоён.

И подпись «Байда» светится

в свидетельстве моём.

У бастиона пятого

теперь её плита.

И тень ложится пятнами

от ближнего креста.

Заботясь до последнего

о тех, кого спасли,

они уходят в землю – и

растут из-под земли.

И в дымке абрикосовой,

выравнивая ряд,

солдатами, матросами,

медсёстрами стоят.

И золотом – купальница

среди геройских звёзд.

А юный ствол качается

и продолжает рост.

Флаг

Что ж, «Рафаил», гори!

Дымный взовьётся столп.

Это в лучах зари

заполыхал Синоп.

Мы пару дюжин лет

шли по твоим следам.

Трусам пощады нет.

Прятал тебя султан,

только зола и тлен

всё же настигнут: так

мы поступаем с тем,

кто опускает флаг.

Первый на флоте, кто

сдался, не принял бой.

Был экипаж готов

биться любой ценой.

Порох крюйт-камер сух —

выполни же устав:

если не унесут

сникшие паруса,

не пережить атак —

взрыв! А над нами Бог

и бело-синий флаг.

Мичман, взводи курок!

…Двести пленённых душ

в штиль на чужом борту.

Губы кусают в сушь,

хоть дуновенья ждут,

лишь бы не жёг позор.

С палубы видят: бриг

дразнит собой Босфор.

Ветер в проливе стих.

Два капудан-паши,

злясь, предвкушают месть.

Бриг, уходя, спешит

курсом на норд-норд-вест.

«Пусть капитан-трус

слышит мои слова:

видишь, как я дерусь,

там, где ты спасовал?

Пусть из моих людей

четверо штрафников.

Турки ложатся в дрейф,

видя число стволов.

Это же твой корабль!

Ты его в бой водил,

прежде чем адмирал

дал тебе «Рафаил».