Младший брат - Салтанат Бодыкова

И как же он был удивлен, когда его братья, в великом множестве белоснежных облаков на синем небе не находили очертаний ни одного животного.

— Это же просто облака, где ты видишь дракона, выпускающего огонь на лису.

Примерно с трех лет начал он рисовать прутиком на песке, на снегу. Первыми его творениями стали — пауки. Со временем изображать их он стал так детально, что вызывал искреннее восхищение у братьев и сестер.

Анашым, знавшая о его увлечении, стала отдавать ему пергаментные упаковки от чая. Любой клочок бумаги был на вес золота, но маленький Канабек так жалобно ее просил, что материнское сердце не выдержало. И молодая Жамал, в тайне от мужа — Тулпаш не одобрил бы такого расточительства — отдавала припрятанную обертку сыну. Даже раздобыла для него мелки, не в силах видеть, как пачкает руки углем маленький художник.

Став постарше, лет в семь, Канабек вознамерился изобразить потрет человека, лицо у него, уже неплохо получалось. Нужна была бумага, размером почти в половину круглого стола.

Самый старший из братьев, Айнабек, учившийся в казахской школе-медресе, кроме этого, тайком посещал школу для русских детей. Учились там дети купцов и урядников, обучение стоило денег, но учитель оказался адептом всеобщей грамотности и благосклонно отнесся к появлению на уроках дикого азиата, с огнем в очах, заметно выделяющегося на фоне серой массы ленивых и равнодушных, богатеньких отпрысков местной знати.

Именно оттуда, он однажды принес для своего братишки огромный лист бумаги, на одной стороне которого, огромным шрифтом были напечатаны слова красного и черного цвета и небольшой грифельный карандаш. Перед тем, как вручить все это богатство брату, Айнабек по слогам прочитал напечатанное:

— Из трубы идет черный дым. На дворе стоит корыто. У корыта куры.

Буква «ы» выделена красным цветом, созерцая резкий контраст черного и красного, маленький художник впал в состояние глубокой отрешенности, очнувшись от которого, заметил брату.

— Эх, если бы у меня были краски…

Вот на таком импровизированном холсте, изобразил он в первый и в последний раз в жизни, портрет своего отца. При этом, так точно передал он выражение лица, чуть нахмуренное, со складкой, залёгшей на переносице и все же доброе и немного печальное, что сходство с оригиналом сразу бросалось в глаза. Восторг его братьев и сестер, вызванный картиной, окрылил его.

Бережно сомкнув края портрета, аккуратно придерживая их пальцами обеих рук, понес он показать свое произведение тому, ради кого так старался.

То, что произошло дальше, Канабек старался стереть из памяти, но оно впечаталось в нее, как след босой ноги в мягкую глину.

Отец, едва взглянув на портрет, побагровел лицом, выхватил лист из рук сына, порвал его и кинул в огонь, разожжённый под казаном. И все это в присутствии родственников, гостивших у них.

Затем схватил кнут и отстегал им, ничего не понимающего маленького Канабека, со словами:

— Негодник, как ты смеешь?

Тут же повалился на колени и воздел руки.

— Аллах Всемилостивый, прости меня, не наказывай меня гневом справедливым.

У Канабека в глазах застыли, крупными горошинами, слезы и не вытекали, от чего все вокруг поплыло, лишь слышен был голос отца.

— Никогда, ты несчастный, не смей изображать лицо человека. Это запрещено Кораном. О, неразумное, слепое дитя, да простит тебя, Всевышний.

Слезы пролились, проделав мокрые дорожки на щеках. Он медленно повернулся и пошел из юрты. Лишь за порогом, догнали его слова, одного из гостей.

— Оу, Токе, не каждый из простых смертных так может рисовать. Быть может, сам Всевышний и наделил вашего сына этим даром.

— Да, Токе, вы несправедливы к своему сыну. Сейчас никто, так строго, не чтит Коран. Наступает другое время. Русские убили царя Мыколая, теперь у них другой царь, Ленин. Кто знает, почитает ли этот Ленин Всевышнего. А что, если он безбожник?

Другое воспоминание было связано с охотой. Это было до того, как семья переехала в Асан-Кайғы. Он был уже подростком и отец решил приобщить его к охотничьему ремеслу.

Каждый мужчина должен уметь добыть пропитание для детей. Так сказал отец перед тем, как они вышли к горе, под названием Айыртау.

Поначалу юный Канабек обрадовался предстоящему походу, поскольку охота в его понимании была связана непременно с собаками, лошадьми, гордой птицей беркутом и конечно же, оружием. Но в руках у отца была лишь увесистая дубинка — шоқпар — и пара мешков, а добычей оказались безобидные зайцы.

У подножия горы Айыртау, как объяснял отец, зайцы прячутся под снегом в достаточно глубокой норе, от которой тянется проход, прорытый ими к другой норе — запасному выходу.

Когда они подошли к месту охоты, отец подкинул вверх свой малахай. Пушистое зверье, приняв головной убор за хищную птицу-беркута, в страхе забилось в одну из нор. Запасную нору отец заткнул все тем же малахаем, чтобы зайцы по подснежному коридору не пробрались ко второму выходу. Затем отец сильными руками разрыл первую нору и набил добычей два мешка, предварительно оглушив её шоқпаром.

Единственной опасностью в такой охоте, был лишь случай пробуждения оглушенных зайцев: на спине у отца красовался шрам от укуса четырех, довольно острых, зубов. Охота на зайцев разочаровала Канабека, на что отец, просто заметил.

— Ты не охотник!

Канабек отчаянно ревновал к старшему брату, ведь он с удовольствием ходил с отцом на охоту и тот, похваляясь перед родственниками сыновьями, чаще упоминал Айнабека, в особенности, его охотничьи навыки. И простая детская ревность, уже в зрелые годы, переросла в одно смутное подозрение.

Мысль о том, что он чужой в своей семье, появилась у него впервые, после смерти матери. Сначала он отмахивался от нее, как от назойливой мухи, но она вылезала снова и снова. Вспоминая детство и юность, Канабек, лишь, укрепился в этой мысли: родители ему не родные, но Анашым любила его и он благодарен ей за это, а отец, видимо, не смог скрыть своих истинных чувств к чужаку. Горько было ему на душе, одиноко и тоскливо становилось от таких мыслей. А когда Айнабек вынырнул из небытия, он получил железное подтверждение своим черным подозрениям: отец простил родному сыну то, что никогда не простил бы ему.

Глава 13 Лазарь

На окраине города, в осыпающейся землянке сидели трое: два молодых человека и мужчина, старше их вдвое. Пили крепкий чай из алюминиевых кружек и трепались о том, о сем.

— Ох и заливаешь ты, Жорик, как сивый мерин.

— А это кто?

— Конь в пальто, — захохотал парень, потряхивая светлыми,