Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. Премия имени Н. А. Некрасова, 200 лет со дня рождения. 1 часть - Альманах Российский колокол

Уже несколько дней их не было дома, вот и молодому хозяину заказана сюда дорога. Что-то сломалось в жизни родного двора, и придется ей, старой, слабеющей собаке, одиноко тянуть век на железной цепи. Оставалась лишь память о прошлом. Картины лучших времен живо вставали перед ее глазами, едва прикрыть их, положив голову на вытянутые лапы, и открывать их уже не было желания.

Бобка молчала. Не ее собачье дело – вмешиваться в хозяйские разборки. В глазах непреходящие слезы. Но то были уже другие слезы, не те, которыми радостно блестели глаза в первые минуты встречи, а слезы безнадежной горечи и тоски от предстоящей разлуки. Бобка была умная собака, понимала человеческую речь, и ей стало ясно, что она в последний раз видит одного из своих настоящих хозяев.

Что-то случилось

В этом подворье,

Горе прибилось,

Горькое горе.

Тучи сгустились,

Мрак беспросветный,

Запропастились

Хозяева где-то.

Люди худые

Цепью сковали,

Дни, как пустые,

Тусклыми стали.

Эх, судьбы! Судьбы людские да собачьи! Разные и одинаковые! Почто оно не так, как надо? Когда-то Бобка, спасавшаяся от бешенства и угрозы пристрела, покинула родной двор, ушла в поле зимовать, под хозяйскую копну. Такая она, собачья жизнь. Сегодня Ивана выгнали, как паршивую собаку, из дома родного, дома-колыбели, под угрозой быть высланным за изгнанными родителями. Чем ему не собачья судьба?

Семейная родословная, дерево, пустившее корни на благодатной почве Приамурья. Сколько их было в первых поколениях поселенцев? Не сразу сосчитать. У пятерых братьев – от семи до десяти детей, лишь у дяди Коли поменьше, трое. Поставили чуть не десяток домов, которые теснились к изначальному, родовому. Не все из них сохранились. Впритык к отцову один из домов – дяди Коли, чуть в сторону – дом дяди Вани, вон он, красавец на всю деревню, с резными окнами и огромной террасой. Есть и другие, но все уже с новыми, откуда-то взявшимися хозяевами, и не к кому стало приткнуться. Опустела многочисленная родословная, словно налетевшая буря сорвала с березки осенним ненастьем пожелтевшую листву и разбросала по листочку в безвестных полях и чащобах. Где их искать?

Ты тот же листок судьбы непреклонной,

Она тебя спишет под чью-то потраву,

Не отрывайся от кроны зеленой,

Не покидай вековую дубраву.

Она тебе служит родительским кровом,

Только отпущенный век тот недолог,

Нет тебе места под снежным покровом,

Мерзлая осень пропишет некролог.

Ветер промозглый накинется грозно,

С веток сорвет, в ночку бросит смурную,

В полях, где шумели весенние грозы,

Тихо опустит на землю сырую.

Природа исполнит свой вечный обряд,

Березки оденутся новой листвою,

Сбросив обветренный желтый наряд,

Будут зелеными ранней весною!

Но сейчас-то куда пойти? Не под копной же ночевать! Вспомнил, что на окраине деревни жила добрая знакомая их семьи, Татьяна Лисовая, у которой муж умер, а ее большой семье всегда помогала Прасковья. Туда и пошел. Тетя Таня приняла Ивана как родного сына, обняла, вся в слезах от переживаний за трагедию семьи. Уже на закате века Татьяна Сергеевна Лисовая на какое-то время возглавит колхоз имени Чкалова. Ужель та самая Татьяна?

Узнав от нее, что и как произошло, Иван утром пошел в Средне-Белую, на станцию железной дороги. Он шел той же дорогой, которой намедни конные охранники гнали отца, взятого под стражу из зала суда. Шел и представлял отца-арестанта с его больными ногами, подгоняемого всадниками. Ему-то, Ивану, молодому и сильному, дорога была в нагрузку. Какова же она была отцу? Вспоминал отца, тоже молодого и сильного, насколько позволяла детская память, и всегда видел его в работе, в труде: то на стропилах возводимого дома, то на покосе с рожковыми вилами, забрасывающим пласты сена на высокий зарод, или за плугом по весенней вспашке. Не мог только вспомнить отца без дела, разве что за варкой вкуснейших супов и борщей на заимке, которыми маленький Ваня наедался от пуза. Или перед сном, когда он рассказывал сынишке славные сказки.

И это враг народа? Какому народу в Успеновке он был врагом? Не тому ли проходимцу, что поселился в отцовом доме? Нескладно, совсем нескладно как-то получается. Не увязывалась обрушившаяся на семейство страшная жизнь с теми идеалами, ради которых люди жили, трудились, учились. И кто сейчас он сам, Иван? Студент, исключенный из института… Комсомолец, исключенный из комсомола… Сын врага народа…

С невеселыми думами пришел Иван в Средне-Белую, оттуда поездом приехал в Шимановск, к Доре. К кому как не к ней, старшей и любимой сестре, обращаться теперь ему, оставшемуся не у дел? Дора жила у тети Марины, родной сестры матери. Маринка и Параска, две маленькие девочки, шедшие когда-то в далеком детстве за телегой в обозе переселенцев. Одно желание было у тех малолеток – присесть хоть на минуточку на движущуюся телегу, хоть на краешек, хоть по очереди, ведь не будут они, тонкие девчушки, тяжестью для сильной лошади. Так и сегодня сбросила судьба-судьбинушка со своей телеги Прасковью Ивановну, где-то мучается она без близкой поддержки и заботы, хоть и давно нет на свете злой мачехи. А может, сама судьба и стала ей той мачехой? И держит на привязи, стягивая удавки время от времени?

Дора, тоже бедняжка, разрывалась между работой в ресторане, где устроилась посудомойкой, и больной дочкой-малюткой, названной Галей в память об умершей сестре. Утром молодая мамаша кормила малышку и оставляла до обеда дома в зыбке, подвешенной под полатями. В обеденное время Дора неслась к ней домой, кормила, пеленала и снова оставляла одну до вечера. Весь день девочку нещадно заедали мухи, от которых малютка не в силах была отбиться, и покорно лежала им на съедение, не понимая, что с ней творится. Может быть, считала, что белый свет, на который она появилась, такой и есть и другим не бывает. Так и жила в несносном аду короткую жизнь. Однажды Дора прибежала домой и увидела маленькую страдалицу на полу неживой и облепленной мухами. Из последних силенок маленькая Галя выбралась из зыбки, жизнь в которой стала невыносимой, и разбилась на полу, избавившись от мучений. Из стареньких досок сделали ей гробик и похоронили на кладбище под высокой сосной, на которой стесали кусок коры и