Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. Премия имени Н. А. Некрасова, 200 лет со дня рождения. 1 часть - Альманах Российский колокол

чуть свет, спокойно ушел в лагерь к утренней перекличке. У него-то неприятностей никаких, если не считать последующее исчезновение с лица земли, а несчастному Давиду приписали все грехи, мыслимые и немыслимые: и плохой уход за овцами, и что поил-то их холодной водой, а также укрывательство арестованного брата и уж конечно, вредоносную набожность, несовместимую с передовой коммунистической идеологией.

Обвинения вкупе потянули на восемь лет тюрьмы с конфискацией имущества и высылкой семьи на север. Суд был показательным, при стечении согнанной деревни, в назидание того, как Советская власть расправляется с врагами колхозного строя. Большинство односельчан сочувствовало осужденному, жалело в душе, зная его безобидность и доброту, но были и злорадники, дождавшиеся расправы над «святым Давидом», да он таким и был. Давид Васильевич со смирением перенес прилюдное шельмование и ниспосланные испытания. Из зала суда конный конвой погнал преступника, в чем он был, на железнодорожную станцию, где поджидал товарный вагон с крепкими засовами.

Шел Давид Васильевич по Успеновке, и виделись ему широкое вольное поле и они, пятеро брательников, с горящими глазами и с отцом во главе, оглядывающие земную благодать, где простор развернуться молодецкому плечу, поднять богатую целину. Нет, не видеть ему больше родной Успеновки, выросшей на глазах трудом первых переселенцев, что встали здесь обозом на тридцать две подводы. Поставили они деревню на зависть кому-то, не для себя. Поставили деревню, подняли целинный край, жили под Божьим благословением в труде и достатке, кормили большую страну. И вот полвека спустя, из года в год, с 1887-го по 1937-й, Успеновка стала чужой, а его, старого и немощного человека, униженного и ошельмованного, лишенного честно нажитого добра, ведут под конвоем на мученическую голгофу…

Шли долго, конвой в нетерпении подгонял старика, тяжело переступавшего по исхоженной им земле больными ногами. Добрались до места, где формировался военный обоз с его, Давидовым, участием для китайского похода во службу Царю и Отечеству, когда левый амурский берег был окончательно закреплен за Россией. Перед Средне-Белой изнемогшему арестанту разрешили отдохнуть. Прилег, раскинув натруженные ноги, а в голове вставали другие события давних лет, ведь здесь, крадучись ночами в гражданской заварухе, они с Семёном гоняли повозки с провиантом в партизанский лагерь. Семён-то выдался бойчее, в активисты выдвинулся, вот и Иван благодаря сыну в раскулачники не попал, а на защиту дядьев Сёме влияния не хватило. Ладно, хоть Ивану с семьей не пришлось хлебнуть горя горького.

В 1937 году колхозу присвоено имя народного комиссара Ежова, главного исполнителя сталинских репрессий. Ежовщина проявилась во всей красе в масштабах маленькой деревеньки. Из двухсот пятидесяти семей Успеновки более половины раскулачено. Куда уж больше?! Девяносто семей вступили в колхоз. Многие уехали. В том же году колхоз возглавил Ефим Беличенко, человек малограмотный, но крепкий хозяйственник. Крепло и хозяйство. От государства поступала техника. Строилось жилье, появилась школа, за ней – столовая и даже детский сад. Колхозники трудились ударно, как когда-то основатели Успеновки. Сохранялась дореволюционная традиция сходок зимними вечерами в какой-нибудь из хат попросторнее. Вскладчину приносили угощения на разные вкусы, были песни, пляски и хорошее настроение под гармонь. Через пару лет колхозу поменяли имя расстрелянного Ежова на имя народного любимца Валерия Чкалова – уже хорошо. Жизнь налаживалась, слава Богу. Но колхоз колхозом, а крепких единоличных хозяйств, на современном языке – фермеров, недоставало, их как корова языком слизала.

Глава 2. Прасковья-мученица

С Прасковьей-мученицей было не легче. Едва утром она подоила корову, как к дому подъехал грузовичок, из него вышли два милиционера и дали ей два часа на сборы для высылки из деревни. С ними заявился новый «хозяин дома», тот самый сельский активист, что настрочил донос на Давида Васильевича. Он развалился по-хозяйски на кровати, следил, чтобы основательница домашнего очага не прихватила с собой чего лишнего из конфискованного имущества, принадлежащего теперь ему. Не зря же активист корпел народным заседателем на показательном суде, обличая «подкулачника» во вредительстве?

Что могла растерявшаяся старушка, то и собрала. Сунула в заветный сундучок, доставшийся от матери, подушку, одеяло, пару комплектов белья и заготовленный посмертный наряд, решив, что на высылке без него не обойтись. В сумочку отдельно сложила буханку хлеба и десяток помидоров. Подошли два стражника, один из них подхватил сундук, ее саму затолкали в кузов полуторки и под плач соседок больную и старую женщину, мать девятерых детей, повезли из села родного на далекую чужбину. В машине ей стало плохо, начались припадки, но шофер дал газу, а там разбери, отчего трясет арестантку да подбрасывает на ухабах по дну кузова.

Очнулась Прасковья в товарном вагоне, куда ее в бессознательном состоянии сгрузили милиционеры, передав по этапу дорожным конвоирам. Рядом стояли неразлучный сундучок и походная сумка с раздавленными помидорами. Кругом незнакомые люди. Сердобольные женщины с горечью смотрели на беспомощную старушку, отправленную в северную мерзлоту. Такую узницу им еще не приходилось видеть.

Весь день в товарняк свозили с района горемык с навешенным на них ярлыком ЧСВН, членов семей врагов народа. Под вечер отряды конвоиров с синими околышками на фуражках набили живого груза ЧСВН в семьдесят два вагона, так что паровозу тянуть было не под силу. Потащили тяжелый состав двойной паровозной тягой. Сколько же врагов оказалось у народа на тот день только с одного района! И как россиянам удавалось выживать до революции в сплошном вражеском окружении? Это, конечно, царская промашка. Плохо царь выявлял врагов народа, на Амурскую область всего одна тюрьма на двести пятьдесят заключенных. Опять революции хлопоты да заботы на исправление дел.

* * *

Ехали дней пять. Питались тем, что успели захватить при скорых сборах. Кто-то рассчитывал на государственный дорожный паек, ведь на все про все не напасешься, но такие просчитались. Остановились ночью на станции Большой Невер, поезд загнали в тупик, а рано утром, пока станция не проснулась, началась погрузка из вагонов сразу на подъезжавшие к ним машины, которых была не одна сотня. Высокая организованность в условиях северных широт. Длинная колонна машин тронулась по Якутскому тракту на золотые прииски.

Среди спецпереселенцев – так их теперь стали называть, да хоть как называй, хрен редьки не слаще – мужчин было мало, они больше специализировались по лагерям да тюрьмам, а преобладали женщины и дети, которых некуда было деть. Вот и везли детишек на высылку вместе со взрослыми. Крепкую закалку получали малолетки, если выживали. Из докладной записки наркома внутренних дел Г. Ягоды от 26.10.1931: «В числе умерших особенно много детей младших групп». В 1939 году Л. Берия