Славные подвиги - Фердиа Леннон

луны сползает туча, вниз спускается, крадучись, густой желтый свет, кажется, что в море колышутся и не волны вовсе, а морды и хвосты морских тварей. Корабль коллекционера далеко, и в темноте он, если честно, выглядит даже хуже. Древесина черная и покореженная, а парус дырявый, и его рваные края царапают воздух, как какой-то раненый зверь. Я дрожу – от дождя ли, от страха, не знаю. Наверху качаются подвешенные фонари, и ходят темные силуэты – команда, наверное.

– Кто здесь? – спрашивает надтреснутый голос.

– Я, – говорю я, стараясь, чтобы голос не выдал волнения.

– А “ты” – это кто, бля?

– Купец. Я приходил чуть раньше, с броней…

– Он сказал, что ты можешь прийти.

– Кто?

– Твой друг. Он на корабле, с хозяином.

Я стою как дурак, не иду ни вперед, ни назад, пока тот же голос не кричит:

– Ты поднимаешься или как?

Я говорю, что да, и иду к лесенке. Она насквозь мокрая, и деревянные ступеньки как будто разбухли от дождя – кажется, рассыплются, если возьмусь. Но я все же лезу вверх и оказываюсь на палубе. Как и в прошлый раз, меня сразу окружает команда. От того, что лампы покачиваются, лица освещены неровно, но я различаю ножи, шрамы и глаза.

– Оружие есть?

– Нет, ничего нет.

Меня все равно обыскивают – грубо и тщательно, заразы. Но я сказал правду. У меня ничего нет, и мужик удовлетворенно кивает, идет к люку с железным кольцом, и открывает.

– Там, – говорит он. – Твой друг там, внизу. Я провожу.

Меня мутит, но я улыбаюсь и иду вслед за ним. Как только спускаюсь, сразу чую в воздухе пахучую тяжесть. Запах приторный, но с какой-то кислой примесью. Мужик идет вперед по коридору, минуя несколько дверей, и мне дико странно, потому что я такого корабля никогда не видел. В смысле, чтобы комнаты как в нормальном доме и можно забыть, что ты на воде, если бы не качка, не легкая шаткость мира под ногами, – и он останавливается у двери и стучит.

– Кто там? – спрашивает знакомый голос.

– Я второго привел, – говорит страж.

Он открывает дверь, и я заглядываю в комнату. Темно, хотя в углу потрескивает пара ламп. Глазам нужно привыкнуть, потому что в воздухе дым от горящего масла, но понемногу зрение проясняется, и я приглядываюсь: алые ковры, два дивана, такие, которые иногда можно увидеть в хатах у аристосов, если заглянуть в окно. На одном диване сидит Гелон с кубком в руке. С золотым кубком, мать его. Напротив него на другом диване возлежит тот самый тип, который пытался купить веревку у бездомного хрыча. Узнаю его по кольцам в ушах и по белым зубам. Так вот он, коллекционер. Я захожу и ступаю на ковер, такой пышный, что я тону в нем по щиколотку.

– Ты пришел, – говорит Гелон, нахмурившись, но по его глазам видно, что он доволен, даже что ему поспокойнее.

– Конечно.

Коллекционер переводит взгляд на меня и улыбается. Зубы у него до безобразия белые и прямые, как стрелы, но вид у них какой-то звериный. Будто им пристало быть в пасти существа побольше, в лесах, а не во рту у купца, который виноградом закусывает.

– Присаживайся, – говорит он.

Я присаживаюсь, и подушки такие мягкие, что даже как-то жутко. Будто я сел на плотное облако – так и кажется, что наебнусь. Он, похоже, чувствует, что мне неуютно, судя по тому, что улыбается.

– Вина?

– Благодарю.

Сзади открывается дверь, и в комнату ковыляет древний слуга, у которого в руках поднос с еще одним золотым кубком и кувшином. Старик тяжело дышит, пока наливает, и на вид такой немощный, что кажется, сейчас свалится с ног, но вот моя чаша полна, и он покидает комнату через ту же дверь.

– С ним все хорошо?

Снова белозубая улыбка:

– Агенор моложе, чем кажется.

– Ну, мне кажется, что ему лет сто.

– Вот именно, ему девяносто два.

Я не понимаю, шутит он или нет, и, отпив вина, оглядываюсь по сторонам. На стенах висят картины, но при свете ламп их толком не разглядишь. Только на самой большой я могу различить детали; по-моему, там нарисованы Геракл с гидрой, но такого быть не может, потому что на картине Геракла пожирают.

– Так вот, – говорю, – у нас есть прекрасные образцы аттической брони на прода…

– Всё уже, – перебивает Гелон. – Он все купил.

Я присматриваюсь к коллекционеру попристальнее. Трудно определить его возраст. Кожа на лице у него бледная, почти без морщин, а волосы длинные, темные и блестящие, но глаза и шея почему-то кажутся старыми.

– Прекрасный штрих со свежей кровью, – говорит он. – Такого у меня еще не было.

– А, так это с войны, – говорю.

Он ухмыляется:

– Ну конечно, с войны. Ты сражался?

Обычно, когда у меня такое спрашивают, я вру. Сочиняю сказку про то, как стрелял по афинским гоплитам из рогатки. Но по взгляду мужика видно, что он поймет – это все хрень. Враньем я его только насмешу.

– Не особо.

Он кивает и потягивает вино. Я замечаю, что кубок у него серебряный, не золотой, и говорю, что это очень щедро – угощать из золотых нас с Гелоном.

– В твоей похвале нет нужды. Я предпочитаю серебро.

– Брехня.

В ответ он смеется, хотя смех очень тихий, и я не уверен в его искренности.

– Там, откуда я, верят, что серебро – кровь ночи. Звезды – серебро. Луна – серебро. А что золото?

– Солнце, – говорит Гелон.

Коллекционер переводит на него взгляд и кивает в знак согласия. Вино сладкое, но густое и крепкое – чувствую, что бьет в голову. Обычно я только рад накидаться за счет богатой сволочи, но мне тут не нравится, и если Гелон правду сказал, что мы уже продали броню, то я не вижу смысла оставаться.

– Поздновато уже, – говорю я Гелону. – Рано встали, все дела.

Коллекционер, кажется, удивлен:

– Так быстро уходите? Вы хоть вино допьете?

– Конечно, – говорит Гелон.

Мужик улыбается и постукивает по стене у себя за спиной. Старик-слуга хромает обратно в комнату со свежим кувшином и наполняет чаши до краев.

– А откуда ты? – спрашиваю я, скорее чтобы разбавить тишину, чем из интереса.

Его взгляд бегает туда-сюда, как будто он обдумывает ответ.

– Ты не помнишь откуда?

Снова белоснежные зубы:

– А это не-так то просто, разве нет? Ответить на такой вопрос. Для разных людей это значит разное. Вот ты, например, что имеешь в виду: место, где я родился, или место, которое зову домом? Иногда