Славные подвиги - Фердиа Леннон

– Ты странно выражаешься.

Он смеется – тихо, как будто удерживает смех в груди, – и говорит, что мир этот странный и все разговоры, которые о нем заходят, склонны быть странными, а иногда и непонятными.

Я не знаю, что на это ответить; в голову приходит только спросить:

– Где ты родился?

– Менее интересный вопрос, но отвечу. Я родился на Оловянных островах.

– Никогда не слышал.

– Они на севере, – говорит Гелон. – Мы там добывали олово, чтобы делать бронзу. Рядом с Атлантидой.

– С Атлантидой? Ну да, ну да.

– Скептик? Уважаю. Не торопиться с выводами, конечно, полезно, но слова твоего друга верны – хотя бы отчасти. Про Атлантиду ничего не скажу, хотя слухи таковы. До Оловянных островов отсюда долгий, долгий путь. Нужно плыть далеко к северу, и мир там совершенно иной. Вот, думаешь, сильно льет снаружи?

– Как из ведра.

– Представь себе край, где всегда идет дождь. Каждый день буря, как сегодня. Вот так на Оловянных островах, только они еще зеленые, ты даже не представляешь насколько. Там, откуда я родом, уронишь камень на землю, а из него дерево вырастет.

– Почему ты уехал?

Он крепко зажмуривается, а потом дает векам развернуться, медленно и лениво, как лепесткам на утреннем солнце.

– О, это грустная история. Расскажу – только сердце тебе разобью.

Он делает долгий глоток, и снова повисает молчание. На Гелона, кажется, снова нашло, и он просто уперся взглядом в чашу. Кажется, коллекционер вполне довольствуется тем, чтобы за нами наблюдать.

– Что привело тебя в Сиракузы?

– Гераклит сказал, что война – отец всего, и мой приезд тоже ею порожден.

– Ты работорговец?

Он морщится от отвращения, и на миг мне кажется, что я его оскорбил, но затем его лицо расслабляется, а в темных глазах появляется игривый огонек:

– Нет, все не настолько примитивно. Да, я, конечно, кое-что покупаю и кое-что продаю, и иногда “кое-что” – это люди, но я ни за что не соглашусь ограничить себя таким редкостно неприятным занятием. Что меня на самом деле интересует – так это мир. Во всех его проявлениях, со всеми обитателями.

Я перехватываю взгляд Гелона и показываю жестом, что надо бы нам уйти, но он, кажется, не замечает.

– Ты был когда-нибудь в Индии? – спрашивает коллекционер.

– Не доводилось. Это где?

– Где Дионис, – говорит Гелон, не поднимая головы. – Дионис ходил в странствие туда, за Персию.

Коллекционер с жаром кивает:

– Снова верно. – Он поворачивается ко мне. – Твой друг, кажется, знает о мире куда больше, чем ты. – Снова к Гелону. – Знаешь, именно рассказы о Дионисе меня сюда привели. Я хочу воссоздать его путешествие.

Что-то в нем меняется, и он начинает быстро говорить. Вырывается поток слов, почти что как стихи. Он говорит, что мечтал пройти путем Диониса до самого сердца Инда. Из всех наших богов его по-настоящему интересовал только Дионис – бог трагедии, вина, музыки и безумия. Единственный бог, что умер и возродился. Что откроет человек, последовав путем такого бога? Ему нужно было узнать. Нужны были годы, и целое состояние, но он туда добрался. К самому сердцу Индии.

Он больше не сидит – вскочил на ноги и ходит по алому ковру, рассказывая шепотом о своем путешествии. Говорит, очевидно, почему Дионис туда отправился. Этим людям известны были истины, которые всегда будут от нас сокрыты. Может быть, у нас и получится их представить, во сне или вроде того, они мелькнут мимо, как серебряная рыбка в темном озере, и сразу, как увидишь, пропадут – но это видение нам ничего не даст, а вот индийцы эти, они понимают. Он говорит, в Индии есть змеи длиной с корабли, и у них нет клыков, они просто проглатывают добычу целиком, и однажды он видел, как такая съела мальчика. Прошло много времени, но у змеи получилось, и мальчика было слышно у нее внутри, хотя и недолго. Дикие были мгновения – смотришь в глаза змее и слушаешь голос умирающего мальчика; он все тише и тише, а потом ничего. Нам стоит посетить Индию, если будет возможность. Нам там очень понравится. Гелон не отвечает, только пьет себе, опустив голову. Я говорю, что звучит неплохо. Мужик вежливо кивает, но видно, что ему по хрену, что я думаю.

– Ты веришь в богов? – вдруг спрашивает он, глядя на Гелона.

Гелон, кажется, озадачен вопросом – или так пьян, что даже не понимает.

– Есть ли божественный промысел, который движет нашими жизнями? Или ничего нет, кроме этого? – Он щиплет себя за руку, оттянув кожу, потом берет какой-то плод и откусывает; сок течет по костяшкам пальцев. – Что скажешь?

– Я не знаю, – говорит Гелон.

– Нет, так не пойдет! Представь, что от этого зависит жизнь твоего друга. Представь, что он умрет, если ты не ответишь. И ответ должен быть тот, в который ты веришь по-настоящему. Что ты тогда скажешь?

– Так, всё.

– Тихо, – резко говорит он мне. В его голосе не осталось ни намека на шутку.

Гелон, кажется, размышляет. Его взгляд блуждает по комнате, пока не останавливается на маске, которую ему дала Алекто, – она лежит у него на коленях.

– На все есть причина, – говорит он тихо. – Даже если боги не знают, что делают. Что-то другое точно знают.

Коллекционер улыбается и обращается ко мне:

– Твой друг утверждает, что верует, но я не убежден. А ты что скажешь? Боги настоящие?

– Боги настоящие, – говорю я. – А ты – мудак.

Это ему, кажется, нравится, потому что он долго смеется, тем странным беззвучным смехом, будто у него в горле бьется птица.

– Удивительные вы ребята. Я еще никому в Сиракузах его не показывал, но, кажется, пора. – Он переходит на шепот, хотя в комнате только мы. – Хотите посмотреть на бога?

Никто из нас не отвечает, и он, кажется, изумлен. Будто ожидал радости или потрясения – чего угодно, но не молчания.

– Это не какая-то уловка. Вы можете подумать, что я спрашиваю из праздного интереса, как обыкновенный софист, но на самом деле это была проверка, и вы оба ее прошли. Говорю вам: на этом корабле бог, и, если вы хотите его увидеть, так и скажите. Многие утверждают, что веруют в богов, но мало кто видел кого-то из них вживую – а если видел, то сам того не знает, потому что, как гласят легенды, боги обожают прятаться под разными личинами, – но сейчас у вас есть редкая возможность. Редчайшая из всех. Увидеть настоящего бога в истинном обличье.