Славные подвиги - Фердиа Леннон

тем как они отправились на войну, Еврипид написал новую пьесу. Про Трою. Про то, что было с троянками после того, как она пала. На Сицилии ее еще не видели. Совершенно новый Еврипид. И мы поставим их обе. И “Медею”, и “Троянок”. Мы не можем допустить, чтобы они исчезли, понимаешь? Мы должны…

– Что должны? – спрашивает Алекто, уже нежнее.

– Не дать им умереть. И поставить пьесу.

Для Гелона это долгая речь, и у него сбилось дыхание, но он так и не сводит глаз с Алекто, и вид у него решительный. Я впервые слышу про вторую пьесу, и как-то обидно, что он ее от меня скрыл.

– Еще что-то скажешь? – спрашивает Алекто.

– Нет.

Она не сразу отвечает – сначала кивает и приносит Гелону новую чашу, наливает еще вина.

– И мне.

Она оглядывается, будто удивлена, что я тут стою. Быстро наполняет мою чашу.

– Ладно, – говорит она наконец.

– Что ладно?

– Я дам вам все, что нужно.

Гелон хватает ее за руку, накрывает второй ладонью.

– Но, – твердо говорит она. – Вы сильно не радуйтесь. У вас, наверное, лица-то поменяются, когда услышите мои цены. Тут дешевого нет. Я делаю только лучшее.

Гелон нетерпеливо кивает.

– Как вы собираетесь заплатить?

– В долг? Доля с доходов?

– Лампон, тихо. Деньги мы найдем. Только скажи, сколько, и я найду.

Она долго на него смотрит.

– Да, пожалуй, найдешь.

Они начинают обсуждать детали. Разные наряды, сколько масок, какое дерево и краску использовать? Парики? Если да, какой материал? Козий волос – самый дешевый, человеческий – самый дорогой. Сначала я слушаю, но потом мои мысли начинают блуждать, и я исподтишка утаскиваю со стола кувшин с вином и отправляюсь на прогулку по другим комнатам: опять одежды, и деревянные мечи, и скипетры. Рыжая кошечка облизывает корону, покрашенную золотой краской, и язык блестит у нее в пасти. В последней комнате раскрашенные задники уступают место деревянным верстакам. Стамески и пилы поблескивают серым, и пол усыпан опилками. Это комната, где делают маски, и в ней сидят трое мужиков. Сердце всего дела. Мамка говорила, они – рабы из Ливии, которых муж Алекто купил по дешевке, когда они были маленькие. Это было давно, и ливийцы уже сами не молоды, в волосах седина. Забавно. Когда-то они были детьми, строгали Агамемнонов и Афин, и у них вся жизнь была впереди – а теперь они старые, всё строгают тех же царей и богинь, но жизни той перед ними всего ничего.

– Пацаны, вы тут не отлыниваете, а? – спрашиваю. – Скоро большой заказ.

Они поднимают головы, и только один кивает. Вот нахалы. Нет, так не пойдет.

– Какие материалы используете?

Они снова смотрят на меня. Все молчат, и я чувствую, как внутри меня назревает скандал, пока один из них не откашливается:

– Ясень, господин. Ну и не только. Лен тоже. От персонажа зависит.

– Хороший выбор, – говорю я.

По виду кажется, что они братья. Когда стоят, они высокие и изящные – но стоят они редко, и спины у них как серпы от того, что все время согнуты, потому что изготовление маски – тонкая работа, только и делаешь, что штаны просиживаешь. И руки у них мягкие. Сразу видно. Ладони гладкие и розовые, как лапки у котят, не шершавые, как у нас с Гелоном, но глаза у них красные и воспаленные, белки чешутся от опилок и паров краски.

Обычно я этим парням ничего не говорю, но, учитывая, что сегодня я здесь как режиссер, мне кажется разумным узнать о них побольше, прежде чем расставаться с деньгами. Я спрашиваю, не братья ли они, и парень, который ответил первым, поднимает голову, говорит, что не знает.

– Как это вы не знаете, братья вы или нет? – спрашиваю.

– Ну, мы же такие маленькие были, когда нас продали, – говорит он, и остальные смотрят на него как будто бы с неодобрением, но он либо не замечает, либо ему все равно, так и говорит. – Понимаешь, у нас в деревне всех мужчин убили, и они думали, за нас больше получат, если продадут с матерями. Так что они нас отправили в ближайший город на продажу, но как-то этот ближайший город был неблизко. Пришлось через пустыню идти, и где-то по дороге беда и случилась.

– Что случилось?

– Беда, – говорит он, безразличный к зырканью своих друзей. – Не помню, что именно, но тот, кто нас вел, нарвался на неприятности. Была песчаная буря, и пришли какие-то люди – жестокие люди, наверное, бандиты. Эти сволочи всех наших матерей забрали, всех. Так что, когда нас доставили в город, мы были полумертвые, голова кругом шла от лихорадки и от жажды, и мы уже забыли, кто мы. Такие мы были маленькие.

– А сколько вас было?

– Не уверен. Много, все дети из моей деревни, может, двадцать?

– А меня-то ты что спрашиваешь, – говорю, – я-то не знаю.

– Извини, я просто не уверен.

– И что было потом? – спрашиваю я.

– Ну, нас привезли в Сицилию, и нас троих купил Мелисс. Где моя семья, я не знаю.

– Мелисс?

Он моргает:

– Покойный муж Алекто.

– А, ну да. То есть ты знаешь, что кто-то все-таки тебе были братьями?

От этих слов он, кажется, печалится – долго не отвечает, кладет маску, которую расписывает:

– Не знаю, правда ли, совсем не знаю, но могли быть. Была одна девочка, которую в Катане[2] продали. Она была моя сестра. Во всяком случае она мне так сказала, когда ее продавали. Я мало помню, но помню, что она сказала: “Я – Гидна, твоя сестра, и я тебя люблю. Не забывай меня”.

– Интересно.

Я предлагаю ему отпить из кувшина, но он мотает головой и возвращается к работе. Какое-то время я стою и смотрю, как они работают, но кто-то трогает меня за плечо – это, оказывается, Гелон. Алекто рядом.

– Выбери какую-нибудь, – говорит Алекто.

– У меня еще нет денег, – отвечает Гелон.

– Я тебе дам одну в долг, – обещает она. – Только одну, так что подумай хорошенько.

Гелону дважды повторять не надо, и он отправляется смотреть на маски. Он долго думает, и некоторые из них прекрасны, можно сказать, великолепны, так что удивительно, что он выбирает совсем маленькую.

– Не хочешь маску царицы для Медеи? Или героя для Ясона?

– Эту, – говорит Гелон, показывая ее нам.

– Интересный выбор. Это для актера, который играет маленького мальчика. Такую сложно сделать. С богами и чудовищами проще. Детство – штука тонкая.

Гелон молчит, глядя на маску. Он держит ее осторожно, будто