Славные подвиги - Фердиа Леннон

– Потому что делаешь херово.

Конон бранится, но затыкает меня взгляд Гелона.

– Шучу, – говорю. – Не обижайся.

– Лев не обижается на блоху, от которой у него чешутся яйца. Ты меня просто раздражаешь.

Я собираюсь было что-то сказать, но Гелон покачивает головой.

– Не поспоришь, Конон. Ты умен.

Конон сплевывает комок блестящей слизи – он приземляется довольно близко.

– Уж точно поумней тебя. – Он поворачивается к Гелону. – Я эту броню не куплю.

Гелон продолжает выкладывать так, будто не слышит. Меч, нагрудник, пара поножей – так и продолжает, пока на станке Конона не оказывается груда брони.

– Хотим сбыть их все.

– Бля, ты глухой или тупой?

– Что-что?

– Я спросил – ты глухой или тупой? Мне не интересно.

Гелон пристально смотрит на Конона.

– Проблемы? – спрашивает Конон, но теперь у него в голосе слышно колебание, и двое смотрят друг на друга – очень уж, сука, долго. Волоски у меня на шее встают по стойке “смирно”, и кровь пульсирует, потому что теперь в воздухе не только пыль, но и близкая драка – так и чувствую ее на языке. Но затем Конон смотрит в пол, снова откашливается и сплевывает, а потом улыбается – можно сказать, что тепло.

– Эх, не обращай внимания, Гелон. Голова от этой жарищи кругом, вот я и не в духе.

Гелон кивает и дает ему бурдюк. Конон отпивает чуть-чуть и с силой проглатывает.

– Нам нужны деньги, – говорит Гелон. – А это хорошая работа. Афинская. Продашь без проблем.

Теперь Конон присматривается к броне. Ему ни в жизнь не выковать ничего лучше, но по его нахмуренным бровям так не скажешь.

– Неплохо, – говорит он наконец. – Но я ничем не могу помочь. Гелон, правда я хотел бы, но она мне не нужна. Спрос сейчас на сиракузскую броню. С нашей символикой. Без сов этих гребаных. Пришлось бы плавить и перековывать, а у меня и так бронзы навалом. Я не смогу заплатить больше себестоимости. Я вас просто ограблю.

Гелон поражен:

– Неужели никто не заинтересуется?

Конон старательно изображает раздумье. Конечно, он скажет “нет” – но вдруг его лицо меняется и зубы обнажаются в собачьей ухмылке, будто дворняга почуяла нежданное угощение:

– Вообще есть один мужик. Неделю назад купец-иноземец объявился. Он, оказывается, коллекционирует то, что осталось после войны. Неважно, с какой стороны. Может, ему сбыть получится.

– Где нам его найти?

Конон пожимает плечами:

– Его корабль стоит у пристани. По крайней мере вчера стоял. Его не проглядишь. Единственный купеческий корабль с тараном, да еще с афинским. Говорят, заплатил ныряльщикам, чтоб достали с затонувшего корабля в Большой бухте.

Глаза Гелона несколько светлеют:

– Спасибо, Конон.

Мы уходим, взвалив мешки с броней на спины, но вдруг Конон кричит нам вслед:

– Стойте!

Останавливаться в такую жару хуже, чем идти, и я тихонько его матерю.

– Не чистите броню.

– Что, прости?

– Вы можете подумать, что это все надо почистить да отполировать, но не стоит. Мужик этот взыскательный. Говорят, хочет, чтобы военные вещицы оставляли как есть.

– В смысле, с кровью и другими пятнами? – спрашивает Гелон.

– Именно, – говорит Конон.

– Охренеть, – говорю. – Ты к кому нас отправил?

Конон хмурится:

– К богатому покупателю я вас отправил.

– Спасибо, Конон, – говорит Гелон.

Мы выдвигаемся. Тащим барахло, а по спинам у нас бежит пот, соленый и изобильный. Когда становится слышно море, Гелон останавливается, выкладывает броню и клинки на камнях, бранится. По пути к Конону мы отдраили и отполировали каждую вещицу. Казалось разумным, что за блестящий нагрудник дадут больше, чем за замызганный.

– Бля, – говорит Гелон.

– Смотри. – Я показываю на какое-то янтарное пятно с обратной стороны одного из поножей. – Многообещающе.

Гелон приглядывается и покачивает головой:

– Не хватит.

– Ну откуда нам было знать? И вообще, мне этот коллекционер не нравится. Стремный он какой-то, и…

Слова умирают у меня во рту. Гелон вытащил из кармана – или из кучи, я не понимаю, – нож, и делает на своей левой руке надрез.

– Ты с ума сошел?! Не надо!

Появляется капля темной крови и плюхается вниз, растекается по шлемам и мечам. Потом выступают еще, и падают все быстрее, пока не получается почти что поток, и мечи со всем остальным будто оживают, расцветают красным.

– Ну все, хорош.

Я отрываю от своего хитона рукав, чтобы перевязать, но он меня отталкивает. Воняет железом; Гелон бледен. Кровь выплескивается снова, мочит песок; он отбирает у меня ткань, и я помогаю ему замотать рану, покрепче замотать.

– Ты себя так угробишь. Никакая пьеса такого не стоит.

Гелон улыбается. В первый раз за долгое время – и, хоть я и перепугался, чувствую оживление. Улыбка такая убежденная, словно чувство, которое ее породило, растет из знания, и он хватает меня за руку и сжимает. Он сильный, зараза; мне больно, но я ничего не скажу. Пусть будет больно – я чувствую дружбу.

– Мы же поэзию творим, – шепчет он. – Чего она стоит, если все легко?

Он дает мне мех, и мы попиваем вино, ожидая, когда кровь высохнет.

7

На войне я только один раз побывал в настоящей битве – и это было здесь, в бухте. Из-за ноги пехотинец я хреновый. Но тут я приложил руку. Подплыл в рыбацкой лодочке прямо к афинской триере и заколол пару-тройку гребцов сквозь отверстия для весел. Пьянящее было чувство, но странное. Не видно, кого протыкаешь, только чувствуешь, как копье вонзается в мясо, и смотришь, как огромное весло дергается и замедляет ход, как жизнь, приводящая его в движение, угасает, пока оно не остановится окончательно – и тогда понимаешь, что бедняга сдох. Вроде бы всего ничего, да? Но из множества таких “всего ничего” складываются великие вещи, а та битва была величайшей из всех. Так говорит Диокл. Когда афиняне проиграли борьбу на суше, у них осталась одна надежда – море. Они пытались прорваться через бухту, но мы им спуску не дали. В море в тот день было, наверное, сотен пять кораблей, стоявших так тесно, что солдаты шли строем с одного на другой, как по земле. Если бы афиняне тогда прорвались, сейчас бы они были дома, с родными, может, в театр бы сходили, вместо того чтобы гнить в карьерах. Но они не прорвались.

День остыл, и тут приятно. Морская чешуя переливается нежно-голубым, и сложно представить, что там, внизу, лежат целые леса затонувших кораблей, будто второй город. Гелон замер и таращится на стройную темноволосую женщину, склонившуюся над корзиной с фруктами. Парочка ос пытается