Славные подвиги - Фердиа Леннон

– Не слышу.

– Вон там… – Он показывает куда-то за спины товарищей.

Гелон снимает с него шлем, гладит по голове. Густые светлые кудри на миг покрывают его пальцы позолотой. Он забирает кость.

– Нельзя с этим играть.

Мальчишка кивает, будто понимает. Гелон с детьми ладит. Если б я так сказал, пацан бы меня просто треснул этой костью, наверное. Гелон ее отбрасывает. Где-то в траве свистит.

– А теперь будь умницей и покажи, где именно.

Мальчишка направляется к друзьям, жестом показывает нам идти за ним. Остальные смотрят на нас подозрительно, стискивают кости и мечи, но не говорят ни слова. Просто вышагивают строем, а тот мальчишка ведет. Мы проходим мимо упавшего дерева, и он откуда-то достает веревочку на палке, мотает ей в воздухе, шепчет. Идем дальше, и веревочка взвивается все чаще. Камни, кусты, кучки пыли, листья, ящерки – все поглаживает веревочка. Когда мы спрашиваем, почему у него такой тревожный вид, он говорит, что неважно. Но Гелон не довольствуется ответом, и мальчишка бормочет, что враги сильны и что многое – не то, чем кажется. Он переводит взгляд с Гелона на землю со смесью надежды и стыда.

– Спасибо, что защищаешь нас, – говорит Гелон.

Мальчишка широко улыбается.

Мы приходим в какую-то рощу. Ближе к краям деревья желтые, горелые, в воздухе висит запах опаленной коры. Мы заходим глубже и глубже, в роще темнеет, повисает приятная прохлада. Мальчишка останавливается.

– Смотри!

На земле под ивой лежат вповалку шесть скелетов в доспехах – их кости торчат из-под щитов и листьев, будто бледные корни. Их плоть давно сожрал ветер, или солнце, или зубы, но в воздухе чувствуется дурной душок.

– Афиняне, – говорит Гелон.

– Ага, – говорит мальчишка.

Он дергает Гелона за плащ, подводит поближе.

– Вот, смотри. На каждом сова, а тут сама Афина, видишь?

– Не надо играть с их костями, ребята, – говорит Гелон.

Мальчишка кивает, но вдруг по его лицу что-то пробегает; он переводит взгляд со своих друзей на Гелона и хмурится:

– А хули нет? Они – наши враги.

Целую вечность Гелон ничего не говорит, только глядит то на кости, то на ребят. Сквозь ветви ему на лицо пробивается солнечный свет. Гелон поразительно красив. Но его красота будто охвачена горем, и от этого только лучше. У Гелона такое лицо, что кажется, ему пристало быть довольным, но чуть на него взглянешь – сразу понимаешь, что это не так. Безжалостное напоминание, что красота – не все. Смотри, как бы говорит оно. Вот Гелон: богоподобный, сломанный Гелон. Смотри и помни: красота – не все.

– Неправильно это, – наконец говорит Гелон.

Мальчишка поглаживает подбородок, будто прикидывает вес этих слов:

– Ты так правда думаешь?

Гелон кивает.

Пока они разговаривают, я приглядываюсь к афинянам. Следов погребального костра нет, так что вряд ли их пытались захоронить. Но если бы их убили мы, сиракузяне, то сняли бы с них броню и принесли в город в качестве трофеев. Да, странные дела. Я встаю на колено и прибираю к рукам нагрудник – отрываю с трудом, потому что ребра все в какой-то клейкой херне. Броня роскошная: серебряные совы парят над бронзовыми облаками. Работа что надо. В городе за такое много денег отвалят. Я стягиваю со скелета пару поножей к нагруднику, смываю с них клей водой из меха, оттираю листом. Только потом примеряю. Чуть великоваты, но с учетом обстоятельств неплохо. Все шлемы у детей, надо бы прихватить один, чтобы был полный комплект.

Я возвращаюсь, чтобы спросить разрешения, но они заняты. Мальчишка говорит Гелону, что его зовут Дарес, и они с отрядом оставят тела в покое. Все кости вернут. Дарес спрашивает, устроит ли нас такое, и Гелон качает головой. Он подумал, и теперь ему кажется, афинянам нужен погребальный костер: небольшой, только чтобы кости успели закоптиться, а мы – прочитать молитву. Не больше, чем заслуживает любой грек. Дарес хмурится. Костер для врагов? Молитва?

– Ты же шутишь?

– Не шучу.

Дарес поворачивается к друзьям.

– Ну что, пацаны? Похороним этих тварей?

Его друзья ничего не говорят. Точнее, не говорят словами – но лица у них будто кричат. Даже под шлемами видно, как они вздрагивают, как их глаза широко раскрываются, а потом быстро моргают. Дарес спрашивает снова. На этот раз вперед выходит мальчик. Крошечный мальчик. Такой маленький, что по сравнению с ним его дружки кажутся мужчинами, а шлем у него на голове – котлом. Ему шесть-семь, не больше. У крохи шевелятся губы, но я ничего не слышу.

– Погромче, Страбон, – говорит Дарес.

– Не молимся, – говорит кроха дрожащим, сиплым голоском, который едва перекрывает шум ветра между деревьями.

Дарес просит объяснить.

– Они… – Кроха показывает рукой на кучи веток и листьев. – Они убили братика. Не молимся!

От слов, кажется, идет эхо, отдается от стенок шлема-котла. Он повторяет снова и снова. Удивительно, как столько чувства помещается в таком маленьком тельце. Он покачивается туда-сюда, показывает пальцем, замахивается. Остальные ребята смотрят то на него, то на афинян, и на миг этот кроха с надтреснутым голоском становится их предводителем. Многие начинают рассказывать похожие истории. Кричат про двоюродных братьев, потерянных в море, забитых до смерти дядюшках, отцах, сброшенных в канавы далеко от Сиракуз. А для них зажгли костер? А по ним молились? Дарес призывает к порядку, но тщетно. Он бегает туда-сюда, топает ногами, размахивает руками. Бесполезно. Уже кажется, что он потерял в их глазах все влияние, но вдруг он делает нечто странное. Он подходит к крохе и встает на колени. Дети затыкаются. Даже мне вид Дареса на коленях кажется неестественным, а уж по лицам его друзей я понимаю, что точно случилось что-то из ряда вон выходящее. Дарес берет кроху за руку.

– Твой брат тебе был дорог, да, Страбон?

Кроха берет палец в рот, смотрит в землю.

– Мой папка мне тоже, а теперь он там, внизу, с твоим братом. Теперь только мы с мамкой остались, а она жуть какая строгая. Просто кошмар, Страбон. Но знаешь что? Я думаю, все равно надо помолиться за афинян. – Дарес смотрит на Гелона. – Я думаю, молитва и костер – это немного. И не знаю. Наверное, мы можем говорить не только за них, но и за моего папку, и за твоего брата. – Он поворачивается к друзьям. – Я думаю, можно сказать за всех и развести костер для всех.

Кроха поднимает взгляд.

– Молитву за братика?

– Да, за братика. Ну что? Будем хоронить? Если скажешь “нет”, то не будем. Так что?

Все взгляды