Загадка архива - Николае Штефэнеску

Эмиль вспомнил рассуждения Аны в связи с делом её отца. Та же добрая, гуманная интуиция, та же чуткость, благодаря которым и рождается этот особый «субъективный вариант».

Ход рассуждений Аны казался безупречным — без сучка, без задоринки! Оставалось его проверить. И прежде всего следовало установить, кто такой этот «дядя», в связи с которым у Эмиля было только одно желание: чтобы он всё же не был замешан в убийстве актрисы.

— Итак, что мы будем делать вечером? — повторила Ана.

— Можно мне позвонить? — спросил Эмиль, направляясь к телефону.

Он набрал номер и ждал.

— Господина Филипа Косма! — попросил он.

— Минуточку! — послышался женский голос.

«Неужели этот “кто-то” — как раз Косма»? — подумала Ана, в то время как Эмиль ждал, прижав к уху трубку.

Через несколько секунд послышался приятный мужской голос:

— Косма слушает!

— Добрый день, господин Косма… Я хочу побеспокоить вас одной просьбой. Мне хотелось бы заказать столик на две персоны, внизу, в полуподвале.

— Да… конечно… это можно… На который час?

— Часов на семь… — ответил Эмиль, вопросительно глядя на Ану, которая согласно кивнула головой. — Да, в семь часов, — повторил он.

— Извините… но мне хотелось бы…

— Ах, да… — понял Эмиль. — Буня… Эмиль Буня. Вчера мы с вами говорили о дузико!

— Да, да, да! Конечно, припоминаю. Я жду вас. Добро пожаловать, господин Буня!

Эмиль повесил трубку.

— Вначале я думал пригласить его в Главное управление, но, пожалуй, так лучше.

Ана кивнула, соглашаясь.

«Преступлением было бы лишить её красоты…»

Ровно в семь часов вечера оба были в ресторанчике. Ни Эмиль, ни Ана не хотели признаться, что они взволнованы. Им впервые предстояло прямо говорить с одним из пятерых, замешанных в «дело Беллы Кони».

Филип Косма пробуждал у них особый интерес, потому что его имя упоминалось почти во всех показаниях, а слова бывшей камеристки о его недавнем посещении рождали у них надежду узнать что-нибудь интересное.

В ресторане их встретил сам Косма, тут же распорядившийся, чтобы их обслужили примерным образом. Они уселись за тот же столик, за которым сидели накануне. «Наш столик», сказала Ана, и Эмиль отметил это с удовольствием.

Он заказал салат из помидор и цуйку.

— Что будем делать? — тихо спросила Ана.

Эмиль пожал плечами:

— Я не представляю себе, с чего начать.

— Только не начинай с оправданий, потому что это шито белыми нитками! — смеясь, заметила Ана.

— Тогда я предоставляю тебе руководить… следствием!

— Нет, спасибо! Ведь я — начинающая. Я ещё только учусь… ремеслу! — продолжала тем же тоном Ана.

Они никак не решались подозвать Косму. Вступительная фраза, которую придётся произнести: «Знаете, мы занимаемся “делом Беллы Кони”», — их просто ужасала.

Все люди, с которыми они до сих пор встречались, смотрели на них при этом так, словно перед ними были инопланетяне. Правда, по ходу дела разговор оживлялся; выплывали даже волнующие подробности и в то же время исчезала первоначальная сдержанность.

Ана мешала вилкой салат, не притрагиваясь к нему, Эмиль — с излишней тщательностью протирал очки.

В его памяти снова возник диалог между Филипом Космой и Паулем Михэйляну, запечатлённый на пожелтевших листах двадцатилетней давности.

Как и остальных, Косму допросили только через два дня после смерти актрисы, и это явно подтверждало тот факт, что, кроме нескольких особенно рьяных репортёров, сначала никто не предполагал преступления. С другой стороны это несколько компрометировало Пауля Михэйляну, который постарался представить дело как самоубийство, «чтобы не встревожить преступника». Если бы следователь в самом деле был уверен, что речь идёт о преступлении, он допросил бы подозреваемых в первые же часы, чтобы получить как можно более свежую информацию и не дать возможности предполагаемым виновникам создать себе алиби.

«— Когда вы в последний раз видели Беллу Кони? — был первый вопрос следователя, двадцать лет тому назад.

— В вечер её смерти…

— Точнее?

— Точнее… Если газеты пишут, что её смерть наступила Между часом и двумя часами ночи, значит, я видел её по крайней мере за полчаса до смерти, — ответил Филип Косма.

— Какое впечатление произвело на вас известие о её смерти?

— Я был знаком с Беллой лет пятнадцать, почти со дня её премьеры… Сами понимаете, какое это могло произвести на меня впечатление… впечатление боли, которую не можешь не испытывать, теряя близкого человека. Мне было очень тяжело! Я и до сих пор не верю, что её уже нет в живых, её, которая была — сама жизнь!

Значит вы видели её и в ту роковую ночь…

— Конечно… Мы встречались каждый вечер… Даже каждый час, если это вас интересует.

— Не показалась ли она вам особенно взволнованной?

— Я никогда не видел её особенно взволнованной. Зато…

— Зато? — повторил следователь.

— Нет, ничего. Это не может интересовать следствие… Я хотел сказать, что зато вокруг неё все всегда были взволнованы.

— О чём вы говорили с ней при последней встрече?

— Почти ни о чём… Это был один из моих обычных визитов…

— Говорите яснее, пожалуйста! — настаивал следователь.

— Яснее?.. Ну… ведь я был директором большого ресторана… И, естественно у нас были деловые связи.

— И? — настойчиво спросил следователь.

— И… Что касается того, о чём вы думаете, то разрешите вам сообщить, что мы уже давно не были близки. Очень давно… Кстати…

— Кстати? — подхватил это новое слово следователь.

— Мои отношения с Беллой Кони не были… как бы вам это сказать? Не были похожи на её отношения с другими. Я хотел жениться на ней, сделал ей предложение… Впрочем, думаю, что не я один… Она не согласилась… Она не любила связывать себя. Так и прожила всю жизнь.

— Вы говорили о чём-нибудь подобном в последний вечер?

— Да… я часто упрекал её за её отношения с людьми — за её образ жизни.

— Что она вам ответила?

— Ах, вы её не знали… Засмеялась.

— Вы верите, что она покончила самоубийством?

— Белла Кони? Чтобы она покончила самоубийством? Она слишком любила жизнь, и любила её просто, без всяких там “принципов”… Я думаю, что она была последним человеком на земле, которому могла бы прийти в голову такая идея.

— Значит, её убили?

— Возможно.

— У вас есть какие-нибудь подозрения? То есть, я хочу сказать, что, так хорошо зная… не заметили ли вы каких-нибудь недоразумений в её отношениях с другими людьми?

— По правде говоря, в последнее время она казалась чем-то озабоченной… В самом деле, что-то её беспокоило… Но я не знаю, что именно.

— Она не сказала вам?

— Я её не спрашивал.

— А что вы делали в ночь её смерти, скажем, между часом и половиной третьего?

— Я был в ресторане и не отлучался ни на минуту. Конечно, вы можете найти людей, которые скажут, что видели меня там, и других, которые будут утверждать противное. Мне не нравится сидеть на месте. Я гуляю от стола к столу… Мои клиенты для меня — не просто клиенты. Они чувствуют себя как дома в моём заведении, мы хорошо знаем друг друга, часто разговариваем, обсуждаем разные вопросы. Значит, одни меня видели, другие — нет… Что касается часа, вы не сможете установить его точно. В ресторане время идёт совсем по-иному. Кстати, если уж говорить об убийстве, то я думаю, что мне было бы достаточно четверти часа, чтобы поехать к Бёлле, убить её и снова предстать, улыбающимся, перед своими клиентами… Так что…

— Вы когда-нибудь думали об… этом?

— Об этом? То есть об убийстве? Хм… Да, признаюсь, думал. Давно. С тех пор прошло уже четыре года. Но сделать этого я всё же не мог бы.

— Вы ей когда-нибудь угрожали?

— Да, и это было!

— Смертью?

— Нет, кислотой… Это было модно.

— Или… “Кольтом 32”? — атаковал его следователь.

— Нет, только не кольтом! Я говорю серьёзно, не думайте, что у меня сейчас есть настроение шутить! Я и в самом деле хотел воспользоваться серной кислотой. С точки зрения Беллы — не было преступлением лишить её жизни. Преступлением было бы лишить её красоты!

— Вы любили её?

— Любил ли?.. Нет… Я её люблю!.. Даже мёртвую…

— Какого вы о ней мнения?

— Раз я её люблю, я могу быть о ней только хорошего мнения. Правда, она была избалована… Привыкла к тому, что её любили, но, я думаю, не научилась любить сама… Или… или остерегалась любить…»

Теперь, когда они вспоминали эти фразы, произнесённые двумя мужчинами, из которых один представлял правосудие, а другой — возможного виновника преступления, им снова бросился в глаза местами субъективный подход следователя.

Заметив, что его «клиенты» даже не притронулись к поданным блюдам, хозяин ресторана подошёл к ним с встревоженным видом.