На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

Н.Н. провел в Туркестане, участвуя во всех почти делах русских войск при среднеазиатских завоеваниях и в ученой экспедиции на Амударью, что дало ему богатый этнографический и художественный материал для будущих работ. Выйдя в 1871 г. в отставку, посвятил себя литературной и художественной деятельности. За 80-е годы имя Н.Н.К., как талантливого иллюстратора и бытописателя среднеазиатской жизни, приобрело широкую известность; его романы и повести „Двуногий волк“, „В пороховом дыму“, „В камышах“, „На далеких окраинах“, открывая дотоле неизвестный мир, пользовались таким же постоянным успехом, как и характерные рисунки азиатской пустыни с караванами верблюдов. В 1877 г. Каразин вместе с Вас. Ив. Немировичем-Данченко, В.В. Верещагиным выдвинулся в качестве талантливого и добросовестного военного корреспондента.

Из позднейших его работ обращают на себя внимание иллюстрации к изданию путешествия Государя императора Николая Александровича в бытность Наследником на Восток.

Каразин известен также и своими акварелями, он один из основателей общества русских аквалеристов, и каждый год на этих выставках появлялись его вещи.

Деятельность Н.Н. весьма плодотворна: им напечатано более двадцати пяти томов[61] романов, повестей и рассказов, иллюстрации же его в течение многих лет появлялись в наиболее распространенных еженедельных журналах, и имя Н. Каразина всегда встречалось читателем как одно из хорошо знакомых и самых симпатичных»[62].

А журнал «Нива» еще в 1874 г. знакомил своих читателей с новыми гранями личности и деятельности Н.Н. Каразина: «Ученая экспедиция по течению Амударьи… занимает в настоящее время умы всей читающей публики. Деятельное участие, которое принимал в этой экспедиции даровитый сотрудник „Нивы“, Николай Николаевич Каразин, обещая много интересных очерков и рисунков нашему журналу, в то же время придает новый и так сказать общественный интерес его личности. Пользуемся этим случаем, чтобы познакомить наших читателей с жизнью и деятельностью художника, давно уже известного им со стороны его литературного и художественного таланта»[63].

После приведенных биографических данных Каразина, перечня военных походов, в которых он участвовал, редакционная презентация продолжается хвалебными отзывами о его деятельности: «Начало литературно-художественной деятельности Каразина относится к 1871 году, когда он внезапно выступил во всеоружии двух дарований: как живописец с целым рядом среднеазиатских эскизов и как писатель – с первого произведения своего завладевший вниманием публики. С тех пор он является одним из деятельнейших сотрудников „Нивы“, „Illustrated London News“, „Всемирной иллюстрации“, „Беседы“ и „Дела“ <…> Соединяя в себе наблюдательность этнографа с талантами писателя и живописца и будучи ориенталистом благодаря службе в Средней Азии, Каразин не мог не обратить на себя внимания при составлении ученой экспедиции в места его прошлых военных подвигов. Он принял новое назначение с восторгом и горячностью, которою отмечены все его труды…»[64].

Сама фамилия Каразина стала собственно символом русского Востока. Художник Виктор Уфимцев, в 1920-е годы отправившийся из Омска в Туркестан, оставил такую запись: «Вокруг выжженный, желтый простор и горы синеющей каймой опоясывают горизонт. К а р а з и н! А з и я!»[65].

Ранжирование писателей прошлого по «рядам» (писатель первого ряда, второго и т. д.) стало общим местом как в науке, так и в повседневности.

В новейшей истории литературы случались «переходы» писателей из одного ранга/ряда в другой (например, Н.С. Лесков). Литературоведческая иерархия писателей «по рядам» относит беллетристов ко второму и третьему. Термин «беллетристика» имеет как нейтральную коннотацию («повествовательная проза»), так и негативную («легкое чтение»)[66]. Тем не менее для XIX в. было характерным любого автора художественной прозы именовать беллетристом, без каких-либо дополнительных смыслов.

Рассматривая давний литературный процесс уже как историю, само собой возникает стремление к упорядочиванию: что было характерно для текущей литературы? каковы ее предпочтения? какова поэтика? Литературовед И.А. Гурвич пишет: «Бросается в глаза зависимость между утверждением реалистических принципов и формированием русской классики, ее стремительным расцветом. Но тем же обстоятельством вызван и подъем беллетристики <…> Ибо беллетристу как раз по силам рисовать „с натуры“, ибо „обыкновенному таланту“[67] впору оперативно откликаться на злобу дня, обозревать окружающее, живописать многообразие лиц, занятий, укладов. Там, где происходит „открытие мира“, беллетрист зачастую впереди – не по значению, а по счету времени»[68].

Именно к таким «обыкновенным талантам» относится Каразин. В пользу этого говорит поэтика его прозы, сложившаяся под влиянием современных писателю литературных запросов, мод, целей. Если целью беллетристики было воспроизведение специфического мышления определенной среды[69], то Каразин с ней успешно справился: среда его прозы – это русское «ташкентство» разных социальных ниш – военной, чиновничьей, купеческой, крестьянской.

Для поэтики прозы Каразина (как для поэтики беллетристики вообще) характерны такие черты и приемы: повествователь – путешественник, наблюдатель, обозреватель; сочетание авантюрного, социологического, исторического сюжетов; ситуация частного человека в историческом событии; предпочтение создавать не характер, а типологический персонаж; «изображение „среды обитания“ (жилища, утвари, интерьеров и т. п.)»[70]; присутствие детективного мотива; этнографическая составляющая. В итоге реализуется одна из главных функций беллетристики – ознакомительная.

В чем же причины замалчивания прозы Каразина в ХХ в.? Они не могут быть связаны с творчеством, с собственно художественными текстами. Их надо искать в другой плоскости: идеологической, ментальной, или в том антропологическом узоре, который пропагандировала на определенном этапе истории власть – советская.

Много печатавшаяся до 1917 г. проза Каразина известна ныне очень узкому кругу специалистов. Широко освещенный писателем колонизаторский проект вызывает читательскую оторопь. Реалистические картины российского силового вторжения на чужую территорию не укладываются в сознание, сформированное советской пропагандой, учебниками и кинолентами. Захват Средней Азии в представлении современников рисуется в виде картинок вестернов, или, точнее, «остерна» в духе «Белого солнца пустыни», с которым проза Каразина никак не гармонирует. Ведь русская экспансия в Среднюю Азию «несла культуру и цивилизацию» – расхожий стереотип, зачатый идеологией еще Российской империи и продолженный советской.

Каразин описывает сопротивление туземцев русским завоевателям: «Стойко защищают свое, уже дымящееся местами, гнездо. Исстари насижено оно их прадедами, и куда как не хочется отдавать его ненавистным белым рубахам, „Ак-кульмак“[71]»[72], а также упорство русской силы в завоевании новых земель: «Пройдет годик-другой, мы устроимся: все это, что мы теперь занимаем, с оружием, да с оглядкою, все это будет наше, навеки закрепленное, и настанет мир и тишина. Вот как там, что сзади осталась… Сторона здесь богатая, привольная…»[73]. Именно эта интенция стало основой советской пропаганды.

Вот один из пропагандистских примеров-приемов, работавших на детскую аудиторию: в ленинградском журнале «ЁЖ» за 1928 г. опубликовано письмо мальчика из «далекой солнечной окраины». Он пишет о том, как трудно октябрятам проводить революцию в Узбекистане. Родители не разрешают есть ложкой, носить трусики: «…не вздумай