Gelato… Со вкусом шоколада - Леля Иголкина

пожалуйста, что согласна попробовать. Я здоров… — заикаясь, последний факт ей сообщаю. — Все уже нормально. Я тебе клянусь!

— Мы? — как это ни странно, но интерес Антонии только лишь к множественной форме местоимения и полная апатия к чертову признанию.

— Мы! — вырываюсь из захвата, дергаю кровать, расшатывая изголовье. — Блядь! Да сними же это! Херня какая-то. Одна звезда и общая помойка — вот мой отзыв. Смирнова, я прошу тебя. Богом заклинаю!

— Петя…

— Сними! — приподнимаю голову и рявкаю ей в лицо. — Кому сказал!

Антония вздрагивает, но, всхлипнув, подбирается к замку, удерживающему меня, как дворовую собаку на будочной цепи. Пока она возится с застежкой, я пробую губами темный розовый сосок, который маячит перед моим лицом, затем спускаюсь ниже, прихватывая прохладную кожицу под грудью, облизываю, причмокиваю и бережно кусаю.

— Ай! Все, — вздрогнув, расслабляется и резко обмякает, опадает на меня, словно осенний листок, порывом ветра снятый с кроны векового дерева.

— Это я! Я! Я! Я! Те булочки — моя работа, — шепчу ей в ухо. — Мне нравится ухаживать, Ния. Нравится ухаживать только за тем, кого я…

— Спасибо. Про булочки папа во всем признался и все мне рассказал…

И всем в округе, по всей видимости, любезно растрепал! Эх, Сергей, Сергей!

— Я знала, что это ты! Хотела, чтобы лично подтвердил, чтобы признался и не отнекивался.

— Ты сильно напряжена, — двумя руками оглаживаю фигуру, выгибающуюся дугой при каждом моем прикосновении. — Тише-тише. Утро не заладилось? Все ж вроде было хорошо. Ты шутила, соблазняла, крутила этим местом, — несильно шлепаю по оголенной попе. — Что случилось?

— Не знаю, что со мной, — пожимает плечиками. — А как твоя рука? — смотрит себе за спину, через свое плечо.

— Все хорошо. Я не пострадал.

— Петь?

— Угу? Я слушаю тебя, — прикладываюсь губами к подрагивающей в неровном пульсе яремной вене на прохладной женской шее.

— Не смейся, пожалуйста.

Какой уж тут смех! За каких-то неполных тридцать минут, наверное, мы прошли через все и вспомнили всю нашу жизнь. Тут бы в депрессивную яму не погрузится от таких пронзительных признаний. А она про смех некстати вдруг припоминает!

— Я не смеюсь, — щекой потираюсь о висок.

— Не смейся! — бухтит, еще раз просьбу повторяя. — Обещаешь?

— Обещаю.

— Я хочу… — Тоня внезапно обрывает себя.

Смирнова странно замолкает, но водит пальцами по моей руке. Она легко царапает бицепс, задевает шею и щекочет ключицу, невесомо прикасаясь, а затем, как будто наигравшись, опять на старое место своей ладонью возвращается.

— Петр Велихов! — торжественно, как на параде, провозглашает.

— М? — отзываюсь на свое имя.

— Я делаю тебе предложение!

— Деловое? — подмигиваю, пока она этого не видит.

— Прошу тебя стать моим мужем. Если это деловой подход, то мое предложение — деловое и…

Что-что? Вот это, твою мать, охренительный поворот!

Глава 33

Петр

— Долго еще? — заглядываю в миску через хрупкое плечо.

В четыре руки размешиваем в стеклянной таре уже на протяжении десяти минут пенящуюся и посветлевшую от ритмичных слаженных движений яично-молочную массу. Готовим общаком омлет на наш совместный завтрак. Уже, по-моему, четвертый или пятый день подряд.

Туз в поварской команде как обычно выступает заводилой-предводителем, а я — настырный и упрямый, как правило, всегда голодный совсем не грозный «мимокрокодил». Движения синхронны и уверенны, а тихое, как будто осторожное, Тонино дыхание выровнено под невидимую прямую линию и не содержит сверхэмоциональных пиков. Мы действуем слаженно, командно, как будто по канону, а шаг в сторону или за край посуды незамедлительно карается законом.

— Тонь? — убираю свою руку. Уложив подбородок на ее двигающееся вверх-вниз плечо, провожу носом по щеке, затем медленно взбираюсь на висок и останавливаюсь в районе прикрытого волосами уха. — Слышишь?

— Угу? — она немного отклоняется, выкручивает шею, пытаясь отразить мою ползучую атаку.

— Как дела?

— Все хорошо, — быстро, как на ночь вызубренное, отвечает.

— Как ты себя чувствуешь?

— Отлично, — протягивает руку за мукой и солью. — Петь, отпусти, пожалуйста, — водит плечом, невысоко подкидывая мою расслабившуюся рожу. — Не мешай!

— Я не мешаю.

— Ты навалился на меня, а весовые категории у нас все же разные. Я закончу через пять минут, освобожусь и…

— И?

— Уделю тебе время, — обиженно гундосит.

Она уделит мне время? Серьезно? Заявка на кураторский час? Такой себе вынужденный и негласный классный руководитель, случайный воспитатель академической группы нерадивых идиотов, побеседует с отстающим, но подающим — ах, твою мать, какие чудные и по планам далеко идущие — надежды учеником, у которого из успеваемости — стабильный высший балл лишь по физподготовке и то, в парном разряде, когда его партнер находится в подходящем настроении и против встреч нисколечко не возражает — всегда, как говорят, готов!

— Я не домашнее животное. Не псина с контактами и чипами вместо органических оболочек. Мне не нужно уделять время, Тосик, — отпускаю и отхожу на пару шагов назад.

Встречаюсь задницей с обеденным столом, упираюсь мясом в край и перекрещиваю руки на груди. Ее спина, узенькие плечи, поясничный прогиб и немного наклоненный темный завитой затылок попадают в фокус моих глаз.

— Я занята, — себе под нос бормочет.

— Оторвись, пожалуйста.

— Ты разве не голодный?

— Нет.

— … — Смирнова запрокидывает голову, устремляет взгляд наверх, под самый потолок, шумно втягивает носом воздух и, по ощущениям, определенно забывает выдохнуть. Вот так с раскрытой грудиной, на глубоком вдохе, намертво и застывает.

— Есть, что обсудить, Антония?

— Я не знаю.

— Не надо так, — спокойно отбиваю.

— Так? — возвращает голову в удобное положение. — Как «так»? — повернувшись вполоборота, задает еще раз уточняющий вопрос.

— Не надо молчать.

— Я не молчу.

— Повернись, пожалуйста.

— Не могу.

— Не можешь или не хочешь? — надеюсь, что Смирнова выберет достойный и открытый вариант.

— Не могу, — на своем настаивает.

— Я обидел?

Замечаю,