Gelato… Со вкусом шоколада - Леля Иголкина

Смирнова крутится у кровати, переступает с ноги на ногу, игриво приседает, затем хихикает, закрывая двумя руками рот, и наконец, отваливает на то место, на котором ее мой неудачный поворот настиг.

Так что там все-таки с рукой? Осторожно, стараясь издавать как можно меньше отвлекающих и громких звуков, запрокидываю голову и таращусь, если можно так сказать, на то, что удерживает мою клешню в очень неудобном положении.

Это же наручники. Чертовы браслеты. Эрокандалы!

По-видимому, Туз решил на полную катушку использовать меня. Не знаю, радоваться или плакать, глядя на то, во что она решила поиграть. Утешает, если честно, только то, что левой половиной тела я, слава тебе, Господи, свободен. По крайней мере, левая конечность действует и даже поправляет то и дело сползающее одеяло с моих плечей вдоль спины. Спадая тяжелой римской тогой мне на поясницу и немного ниже, при этом неуемная тряпка оголяет полностью мои член и жопу.

«Назад, назад, назад» — еще раз запрокидываю покрывало на себя.

— Как ты спал? — больше не оглядываясь на меня, Смирнова задает вопрос.

Глубоко вздыхаю, но по-прежнему молчу — бойкотирую ее, не предоставляя сновиденческий отчет.

— Петь, какой ящик я могу занять в комоде?

Решила все же на повышенных играть!

— Ты ведь сказал, что не отпустишь. Помнишь, а? — поднимая до ушей воротник наброшенной рубашки, продолжает засыпать меня вопросами.

— Я знаю, что ты не спишь. Велихов! — мою фамилию почти грохочет.

Не могу сейчас припомнить, как Тонька зацепила того счастливо испарившегося сейчас чудного мудака. Не то чтобы Влад производил впечатление урода, но было в нем определенно что-то из разряда:

«Нет-нет, тут стопроцентно все не то! Не то пальто, не та погода!»…

— Мне нужны объяснения. Петя! — выкрикивает со своего места. — Я разнесу твою квартиру, если ты не откроешь сей же час глаза. Не испытывай мое терпение. Считаю до трех. Один, два… Два — на шелковом шнурочке. Два — на тонкой ниточке. Два — на капроне. Два — на волосинке. Петя-я-я! — не досчитав до трех, пищит.

Вообще ни хрена не страшно. Я бы сказал, что даже чересчур смешно. Закрыв глаза, я полностью лишился зрения, однако, в полной мере сохранил слух и обоняние. А Тонечка, по-видимому, опять кучкуется возле меня.

— Решил игнорировать, да?

Ворочаюсь, двигаю свободной рукой, укладываюсь на спину и немного раздвигаю ноги.

— Потом не обижайся, что я тебя не предупреждала. ТибО! — теперь кричит щенку, которому, откровенно говоря, ее команды до такой огромной фени, что даже страшно вообразить последствия от его непослушания.

Смирнова чем-то угрожает мне. Тяжело представить, на что она способна в состоянии аффекта, вызванного моим непослушанием — да, чего уж там, — просто-таки откровенным, без прикрас, демаршем. А что светит механическому псу? Вероятно, вырванные с мясом микросхемы, ампутация под самый корень лап или электронная кастрация. Жить псина сможет, а вот с выражением чувств будет стопроцентная беда…

Я помню, как этот чувачок динамил Нию, когда не приходил на встречи-«тире»-свидания, ссылаясь на полную занятость, нездоровье или личные проблемы, связанные, например, с очередной болячкой престарелых родителей. Тонька тогда сидела третьей лишней и без конца отводила в сторону глаза…

— ТибО, отстань! — шипит. — Да что это, в конце концов, такое? Велихов!

— М-м-м, — зеваю, прикрывая рот рукой.

— Какой я могу занять ящичек? — слишком вкрадчиво пищит.

— Ящичек? — распахиваю один глаз, но второй по-прежнему держу закрытым.

— Или ты передумал? — прищурившись и выставив себе на пояс руки, заняв позу женщины с веслом и на ходулях, задает вопрос.

— Передумал?

— Издеваешься?

— Тонь, чего ты с утра пораньше завелась?

— Уже десятый час.

— И что? — раскрываю полностью глаза. — Иди сюда, — хлопаю рукой возле своего бедра.

— Много дел, — недалеко отходит.

— Дела? У тебя? Ты же в гостях. Иди ко мне.

Специально дергаю правую, пришпиленную к деревянным брусьям, жестко зафиксированную, обездвиженную конечность и в наигранном недоумении раскрываю рот, кивая при этом на кисть, которая безжизненно свисает почти на лоб.

— Это что? — удивленно выгибаю бровь.

— Для подстраховки и в профилактических целях.

— Чрезвычайно интересно! Разреши задать тебе еще один вопрос?

— Я у твоих ног, мой господин, — демонстративно кланяется, осуществляя неглубокий книксен.

— Ты вчера здесь убиралась? — обвожу взором площадь помещения со следами вчерашнего погрома, словно тут Мамай прошел, пока я где-то «спал».

— С чего ты взял? — выпучивается, откровенно недоумевая.

— Это образно, — еще раз приглашаю. — Иди сюда!

— Господи! — подкатив глаза, восходит на кровать и, подогнув колени, садится рядом.

— Моя? — трогаю свободный край рубашки.

— Возражаешь? — угрожает голосом.

— Нет. Просто…

— Снять? — хватается за и без того почти полностью распахнутый ворот.

— Я бы не возражал, — согласие двойным морганием подтверждаю.

А Тоня, не стесняясь, начинает расстегивать немногочисленные пуговицы на планке, а затем, оставшись, что называется в хламиде не со своего плеча, подергивая грудью, скидывает со своего тела тряпку, опадающую ей за спину и тем самым прикрывающую женский зад.

Поднимает подбородок, расправляет плечи, выставляя грудь вперед:

— Так?

— Годится! — смаргиваю и почему-то дергаю исключительно закованной рукой, натягиваю кожу, пронзая ее пыточным ремнем.

— Мне сесть поближе? — не дожидаясь моего ответа, перемещается, прочесывая путь коленями по простыне, скомканной ото сна.

— Сними это с меня, — показываю глазами ей на то, что очень крепко держит.

— Велиховчик, потерпи, пожалуйста, — кривит губы, строя слабую нимфетку из себя. — Совсем немного, да?

— Я взят в заложники? Если да, то, будь добра, огласи условия моей свободы.

— Нет, конечно. Я подумала, что в таком положении ты будешь откровеннее со мной. Другого выхода не было. Тебе не больно?

— Откровеннее? — прищуриваюсь, как будто бы прислушиваюсь к ее словам. — Это ведь насилие, Смирнова. Мне очень больно, и я чувствую себя униженным, использованным…

— Насилие? Ты сейчас серьезно, что ли? — подбирается почти вплотную, касается раскаленной кожей своего бедра моего бока, который тут же током ощутимо прошибает, как