В гостях у турок. Под южными небесами - Николай Александрович Лейкин

– Поди ты! Отстань… Ты мужчина… Дай мне прежде себя-то сохранить. Ты даже хвастаешься разными синяками и волдырями. Какого-то электрического угря для своего синяка сочинил. Боже мой! Что же это с губой-то! Ее совсем разворачивает. Ну, на что я завтра буду похожа! И лоб, и губа…

Глафира Семеновна была в отчаянии.

– Да не вертись ты около меня! – крикнула она на мужа. – Иди и ставь самовар! Камин уже прогорел давно.

Супруг отправился к самовару. У камина не было ни щипцов, ни лопатки, чтобы достать углей. Угли он придумал доставать имевшейся у них дорожной столовой ложкой, которую привязал на свою трость. Затем, когда угли были наложены, он взял свой сапог, надел его голенище на трубу и принялся сапогом раздувать самовар.

– Совсем как Робинзон Крузо на необитаемом острове! – говорил он про себя. – Ни углей, ни щипцов, ни лопатки, и даже нечем раздуть самовара. Приехали в столицу европейского государства, и в этой столице не знают, для каких потребностей самовар существует. Хвастаются, что знают его назначение, а сами вместо кипятку чай в нем варят. Дикие… Впрочем, и то сказать: уж если Манзанарес за реку считают, то где им знать, на какую потребу самовар надобен!

Вскоре самовар закипел, хотя и наполнил комнату угаром от непрогоревших угольев. Пришлось отворить окна. Николай Иванович быстро распахнул их, остановился у одного из них и, смотря на окна на противоположной стороне, произнес:

– Глаша, смотри… Вон вышла какая-то испанка на балкон и, должно быть, ждет серенады.

– А ну ее к черту, эту серенаду с испанкой! – раздраженно проговорила Глафира Семеновна, продолжавшая примачивать одеколоном губу и лоб. – Из-за отыскивания этих проклятых серенад нас и искусали шпанские мухи. Не мерещись тебе эти серенады – не понесло бы нас в сквер, к фонтану.

– Мне кажется, душечка, что к завтра все это пропадет. Я про укусы… – осмелился заметить супруг.

– Как бы не так. Нет, уж я по укусам наших мошек знаю, что на другой день опухоль всегда больше бывает, а тут шпанская муха. Да закрывай ты окно-то! А то к нам и в комнату эта шпанская мерзость налетит.

Через десять минут супруги сидели друг перед другом за чаем. На столе пыхтел самовар. Теперь уж Николай Иванович примачивал себе на лице укусы москитов, смотрел на вздутую губу жены и говорил:

– И дернула меня, в самом деле, нелегкая потащить тебя в этот проклятый сквер!

Глафира Семеновна слезливо моргала глазами.

– Тебе-то ничего эти укусы. Тебе волдырь под другим глазом даже хорошо для симметрии… – произнесла она. – А каково мне-то!

LXXV

Супруги Ивановы проснулись на другой день довольно рано. Когда Николай Иванович открыл глаза, Глафира Семеновна сидела уже на своей высокой кровати, свеся ноги, и всхлипывала. Он быстро вскочил и тоже сел на своей кровати.

– Что такое, душечка? О чем ты? – испуганно спрашивал он жену.

– О чем! Посмотри, как у меня губа распухла, – отвечала Глафира Семеновна. – Завез ты меня в поганое место, где шпанские мухи кусаются хуже собак. Ну как я сегодня на улицу покажусь? Как к столу выйду! Сегодня опухоль даже больше, чем вчера. А мы к тому же утром должны ждать гостя, флотского капитана.

– Опухоль, Глашенька, скоро пройдет. Об этом не стоит плакать. Ведь у меня тоже глаз запух, запух и нос с одной стороны.

– Ты и я! Разве можно так рассуждать! Ты мужчина, а я женщина. Наконец, этот молодой флотский капитан… Ну что он подумает!

– Да брось ты капитана! Его можно и не принять.

– Знаешь что… уж не послать ли за доктором? Может быть, это даже и не шпанские мухи, а какой-нибудь ядовитый микроб нас искусал.

– Да пошлем, пожалуй… А только я не думаю, чтоб это был микроб. Микроб ведь в нутро залезает, а тут снаружи…

– Так ведь это так у нас в России, а в Испании может быть совсем напротив…

– Да пошлем, пошлем, пожалуй, за доктором, – согласился супруг и стал одеваться.

Одевалась и Глафира Семеновна.

– Умываться ли уж мне? Может быть, эту опухоль мочить вредно? – слезливо говорила она и прибавила: – И зачем мы в такое место заехали! Ни красы здесь, ни радости.

– От холодной воды, я думаю, будет лучше. Всякая опухоль от холодной воды опадает, – дал ответ супруг. – Постой, я первый умоюсь и на себя посмотрю, что выйдет.

Он начал умываться и, плескаясь водой, говорил:

– Приятно… Совсем приятно… Знаешь, даже зуд пропадает, да и опухоль делается как будто меньше. Большое облегчение. Советую и тебе также хорошенько умыться.

– Покажись-ка сюда, – сказала супруга, посмотрела на мокрое лицо мужа, улыбнулась и проговорила: – Эка рожа! Чертей с тебя писать.

– Зачем же так? – обиделся Николай Иванович. – Ведь и я про тебя могу сказать так же… Ведь и у тебя физиономия-то очень подгуляла. А губа совсем коровья…

– Ну-ну… Не сметь этого говорить! В моей губе виноват ты… Ты потащил меня в этот поганый парк отыскивать проклятые серенады. И зачем тебе эти серенады!

– Позволь, душечка… В Испанию приехали – и вдруг серенад не слыхать! Ведь затем только и стремились сюда… А умыться тебе все-таки советую. Я чувствую облегчение.

Начала умываться и Глафира Семеновна.

Минут через десять супруги были в утренних костюмах и звонили в электрический звонок. Вбежал коридорный в пиджаке и в туфлях, поклонился супругам, произнес «буенос диас» и бросился к самовару.

– Постой, постой… – остановил его Николай Иванович. – Мадам сюда пусть придет… Мадам франсез… с усами… Мусташ… – И он показал рукой на усы.

Коридорный, думая, что он рассказывает об укусах на своем лице, качал с сожалением и участливо головой, бормотал что-то по-испански и смотрел на лица то одного, то другого супругов. Николая Ивановича это взбесило.

– Вон! Алле! – закричал он, указывая на дверь и даже топнул ногой.

Коридорный быстро скрылся.

Супруги начали снова звонить. Явилась черномазая горничная. Взглянув на лица супругов, она уж прямо стала всплескивать руками и, тараторя по-испански, восклицала:

– А, сеньора! А, кабальеро! Санта-Мария! Санта-Барбара!

– Чего ты, испанская дура! Чего ты! – закричал на нее Николай Иванович по-русски. – Иди и позови нам хозяйку. Мадам… Понимаешь ты, мадам… Мадам франсез… Алле…

И он даже выпихнул горничную за дверь.

– Что за народ беспонятливый! – проговорила Глафира Семеновна. – Нас турки лучше понимали, когда мы были в Константинополе.

Горничная, однако, привела свою мадам-распорядительницу. Та вошла и тоже ахнула на искусанные физиономии супругов и сообщила, что это «моске» их искусала, то есть москиты.

– Ну пансон, ке се сон муш эспаньоль[310], –