Омут памяти - Александр Яковлев

Однажды на Президентском совете некоторые его члены не согласились с предложением Михаила Сергеевича по какому-то не очень существенному вопросу. Он раскраснелся и бросил фразу: "Кто здесь президент? Вы всего лишь консультанты, не забывайте об этом!" Это было крайней бестактностью. Да и по существу неверно. Зачем ему нужно было подобное вознесение над другими, понять невозможно.

Осенью 1991 года к нему постепенно пришло понимание, что он окружен ненадежными людьми. Тяжести, которые ему на этом этапе истории надо было поднять, оказались неподъемными. Ему пришлось катать штанги на политическом помосте практически в одиночку. И те из противников Горбачева, которые внимательно следили за его эволюцией, увидели, что ноги у лидера стали подгибаться. В конечном счете он был предан своим ближайшим окружением, которое посадило его под домашний арест, намекнув устами Янаева, что у президента то ли с рассудком нелады, то ли радикулитом мается.

Как ни странно, но в том, что тогда дело обстояло именно таким образом, меня больше всего убедили годы, когда Михаил Сергеевич, уже будучи частным лицом, так и не нашел ни сил, ни мужества, чтобы критически осмыслить пережитое, особенно на заключительном этапе пребывания у власти. Все его слова и дела после декабря 1991 года свидетельствуют о том, что он мучительно защищает себя, все время оправдывается, пытается "сохранить лицо". Он пытается играть Горбачева, а не быть им. Это типичнейшая реакция несознаваемой защиты своего "Я" (как говорят психологи, своей "Я-концепции"), лишенная разумного самоанализа. Позиция по-человечески понятная и вызывающая не только сочувствие, но и сожаление.

Я посмотрел его мемуары, изданные в 1995 году. И с горечью обнаружил, что он еще не вышел из того психологического тупика, в который сам себя загнал, обидевшись на весь свет. Свои настроения и оценки он переносит на события и размышления прошлых лет, практически игнорируя тот факт, что события тех "серебряных лет" были куда интереснее, глубже и значимее сегодняшних. Удивляет избирательность в оценках. Она касается всего — событий, людей, позиций и многого другого.

Михаил Сергеевич в последнее время вернул себе облик и характер первых двух-трех лет Перестройки. Кажется, уходят, хотя и не совсем, вселенские обиды. Вернулась раскованность. Демократическая интеллигенция охотно открыла ему двери в свои интеллектуальные угодья. Исчезла фальшь, которая стала накапливаться в конце правления Михаила Сергеевича. Я рад такому повороту.

И снова я возвращаюсь к тому, с чего начал. К вопросу, в какой степени ход и исход Перестройки можно — и в хорошем, и в плохом — объяснить через личность ее лидера? Вопрос этот из категории неразрешимых. На любом месте человек вносит в свое дело самого себя, свои особенности, достоинства и недостатки, свой характер. Но в одиночку не пересилить конкретные общественные, социально-экономические твердыни. Тем более что советская система отвергала даже малейшие попытки изменить ее в сторону здравого смысла.

Можно ли было вести реформы как-то иначе? Теоретически, наверное, да, если бы… Но практически история не знает сослагательного наклонения.

Можно ли было не начинать и не вести их вообще? Конечно, но румынский да и югославский опыт перед глазами.

Могли ли какие-то личные качества лидера смягчить удары, свалившиеся на страну, элита которой в основной ее массе либо слепо и яростно цеплялась за прошлое, либо была занята решением прежде всего личных проблем? Нет, не могли.

Дело-то все в том, что Михаилу Сергеевичу не надо оправдываться. Он совершил подвиг, достойный человека. Но потом…

Для меня поразительным было, каким вернулся Михаил Сергеевич после форосского заточения. Пережить ему и всем членам его семьи в те страшные дни августа 1991 года пришлось, конечно же, много. И держались они достойно. Но после Фороса Горбачев повел себя странно. Страна жила своей жизнью, а он — своей. Вместо конкретных, быстрых и решительных действий он продолжал лелеять свой "Союзный договор", который к тому времени уже увял, испарился, практически "почил в бозе". Поезд ушел. А Михаил Сергеевич погнался за ним, как бы не заметив, что история побежала совсем в другую сторону. Местные лидеры млели от восторга, распухали от величия, став руководителями независимых государств. Западные страны, позабыв о всех своих обещаниях и обязательствах, наперегонки признавали их независимость.

Горбачева, как и каждого большого политика, можно упрекнуть за многое. И заслуженное, и не очень, и вообще за все. Так всюду происходит. Отрезвление в оценках приходит потом. Но винить одного Горбачева — значит опять, как уж не раз бывало в российской истории, уйти от честного анализа явлений и процессов, от собственной ответственности, наконец.

Так уж случилось, что я оказался свидетелем не только начала, но и конца вершинной карьеры Михаила Горбачева. Волею судьбы я присутствовал на встрече Горбачева и Ельцина в декабре 1991 года, на которой происходила передача власти. Не знаю до сих пор, почему они пригласили меня. Беседа продолжалась более восьми часов. Была очень деловой, взаимоуважительной. Порой спорили, но без раздражения. Я очень пожалел, что они раньше не начали сотрудничать на таком уровне взаимопонимания. Думаю, сильно мешали "шептуны" с обеих сторон. Горбачев передал Ельцину разные секретные бумаги, в том числе по Катыни.

Ельцин подписал распоряжение о создании Фонда Горбачева. Здесь возник спор. У нас в проекте было записано: "Фонд социальных и политических исследований". Ельцин категорически высказался против слова "политических". Побаивался, видимо. Я предложил заменить слово "политических" на "политологических". Согласились.

Далее на встрече обсудили обстановку, связанную с прекращением производства бактериологического оружия. Тут заспорили. Горбачев утверждал, что все решения на этот счет приняты, а Ельцин говорил, что ученые из каких-то лабораторий в Свердловской области продолжают "что-то химичить".

По просьбе Михаила Сергеевича Ельцин распорядился продать дачи по сходной цене Силаеву, Шахназарову, еще кому-то. Предложил и мне, но я отказался, о чем жалею до сих пор.

Когда Горбачев отлучился (вся процедура была в его кабинете), я сказал Борису Николаевичу, что его подстерегает опасность повторить ошибку Горбачева, когда околопрезидентское информационное поле захватил КГБ. Он согласился с этим и сказал, что намерен создать до 5–6 каналов информации. Как потом оказалось, из этого, как и при Михаиле Сергеевиче, ничего не вышло. Спецслужбы прочно захватили информацию в свои руки.

Борис Николаевич спросил меня, зачем я иду работать с Горбачевым. "Он же не один раз предавал вас, — заметил Ельцин. — Как будто нет других дел и возможностей. Найдем достойную работу". Я ответил, что мне просто жаль Горбачева. Не приведи Господи оказаться в его положении. В это время я еще не знал, что мины, заложенные Крючковым (подслушивание телефонных разговоров, обвинения в моих связях со спецслужбами Запада), взорвутся и разведут наши судьбы.