Омут памяти - Александр Яковлев

Так всегда бывает на крутых поворотах истории, когда поведению лидера недостает определенности. Михаил Сергеевич так и не смог понять, что ситуация после Вильнюса резко изменилась. Она требовала решительных действий по многим, если не по всем, направлениям. События за окнами Кремля понеслись буквально вскачь, а в делах не произошло принципиальных изменений. Появилась возможность пойти вперед широким шагом, а вместо этого — топтание на месте. Перестройка уперлась в бетонную стену партгосаппарата и силовых структур. Разрушение этой стены Горбачев все время откладывал, дождавшись того, что КГБ и его высокопоставленная агентура в партии сами пошли на мятеж и устранили Горбачева от власти.

Михаил Сергеевич так и не смог проникнуть в суть новой ситуации, понять ее и оценить стратегически. В это время только кардинальные решения с открытой опорой на демократические силы могли спасти положение. Вместо этого Горбачев, будучи в Белоруссии, обрушился на демократов, повторив ярлык политических зубодеров: "так называемые демократы". Я до сих пор не знаю, кто готовил ему эту речь. Своим выступлением в Минске он проделал большую дырку почти в последней шлюпке Перестройки.

И тут все чаще и сильнее стали заявлять о себе иные, не лучшие особенности Михаила Сергеевича. Прежде всего отсутствие у него бойцовских качеств. Они ему особенно требовались с сентября 1990 года и до декабря 1991 года, когда, в сущности, решалась дальнейшая судьба страны и Перестройки. Однако нет худа без добра: обладай он такими качествами, да еще сильно обостренными, возможно, "югославский сценарий" называли бы сейчас "советским". Впрочем, кто его знает.

Обидно, что после Вильнюса начался заметный откат наиболее талантливой и честной интеллигенции от Горбачева. На смену, кривляясь и подхалимничая, потянулась всякая шелупонь, которая сейчас, что вполне логично, находится среди тех, кто вешает на Горбачева все мыслимые и немыслимые прегрешения. Вот так и бывает: ряженые друзья — первые предатели.

Но не только политическая качка, но и экономическая неопределенность "пожирала" судьбу Горбачева. Он в общем-то чувствовал, что схватка на экономическом фронте смерти подобна. Речь шла о необходимости вбить последние гвозди в гроб "социалистической" системы через экономику. Именно она задевала реальные интересы правящей элиты, разделила верхний эшелон власти на сторонников и противников Перестройки.

К слову сказать, интересная это порода твердолобых большевиков, приходивших к власти несколькими эшелонами после регулярно расстреливаемых Сталиным начальников. Малограмотная политически, тупая теоретически, познавшая "справедливость" социализма через привилегии и личное властное самодурство, абсолютно беспринципная, она бездарно правила и бездарно потеряла власть, так и не учуяв носом, куда дует ветер времени. О мозгах уже и говорить нечего.

Как же идет их трансформация сегодня?

Феодально-социалистические фундаменталисты, как и раньше, надеются на возврат "светлого вчерашнего", но в то же время строят себе особняки, скупают, используя старые номенклатурные связи, недвижимость, воруют сильнее прежнего, только не властвуют открыто, но именно последнее вызывает у них злобный зуд зависти и ненависти. Они хотят власти.

Как-то, будучи в Риме на научной конференции, я высказал опасение в связи с возможностью возвращения большевиков не только к корыту водки с хлебом, но и к власти.

— Этого не будет, — сказал мне один из иностранных участников семинара.

— Почему?

— Да потому, что почти все дети руководителей КПРФ и родственных с ней организаций втянуты в бизнес по самые уши, а западные спецслужбы помогают им, исходя из того, что сыновей отцы свергать не станут. Да и сами могильщики России активно вползают в предпринимательство.

Это так, но сохранение номенклатурного ядра в экономике и политике дорого обошлось стране. Бездарно растрачивались невосполнимые время и политические ресурсы, упускались возможности активных прореформенных шагов, терялось доверие к преобразованиям, открывалась дорога для последствий куда более негативных, чем те, которые могли бы иметь место при ином раскладе сил и действий, расстановке приоритетов.

Снова и снова срабатывала специфическая психология периода переходной политики, когда стальные обручи инерции сковывали руки, а раздвоенность сознания порождала страх перед возможными поворотами судьбы. Отсюда — откат демократов и заискивание перед реставраторами. То и другое выстраивало антиперестроечный ров, который все дальше отдалял президента от общества и от подлинно демократических сил и течений.

Новое окружение Горбачева осознанно поощряло его опасения и страхи, активно стимулировало метания, неуверенность, что позволяло противникам реформ тянуть время, тормозить преобразования, шаг за шагом дискредитировать самого президента. Могу ошибиться, но, по моим наблюдениям, новая ситуация изматывала Горбачева эмоционально, истощала психологически, лишая его былой приподнятости и энергии, душевного подъема. Для такого эмоционального и впечатлительного человека, как Горбачев, это имело серьезные, возможно, непоправимые последствия.

Наиболее тяжелые из них проявились, я так думаю, еще до Вильнюса и мартовского противостояния, еще до апреля 1991 года, когда на пленуме ЦК "стая претендентов в небожители" попыталась сбросить Горбачева с поста Генерального секретаря. Я не пошел на этот пленум, хотя и получил приглашение. Противно было выслушивать в очередной раз одни и те же причитания, одни и те же кликушеские всхлипы. О готовящемся внутрипартийном заговоре мне рассказали по телефону с места событий Андрей Грачев и Аркадий Вольский. Сообщили также, что сами они собираются сделать специальное заявление. Так и поступили. "Заявление 72-х" временно отрезвило особо рьяных сталинистов, убоявшихся раскола, который был в партии зловещим пугалом.

Так вот, после XXVIII съезда Горбачев решился на то, чтобы создать специальную программу развития экономики в переходный период. По соглашению Горбачев — Рыжков, с одной стороны, и Ельцин — Силаев — с другой, была создана рабочая группа во главе со Шаталиным, Явлинским и Петраковым. У меня с ними были самые добрые отношения, я читал даже промежуточные варианты их предложений. Несмотря на это соглашение, Рыжков создал свою группу во главе с Леонидом Абалкиным, который, будучи порядочным человеком, попал в этой связи в очень неловкое положение.

Когда Михаил Сергеевич получил программу Шаталина — Явлинского — Петракова "500 дней", он позвонил мне и сказал, что пришлет этот документ (у меня он уже был). И добавил, что программа читается как фантастический роман. Чувствовалось, что он воодушевлен и снова обретает рабочее состояние. Наутро снова позвонил и спросил: "Ну как?" Я сказал все, что думаю, сделав упор на том, что вижу в этой программе реальную возможность выхода из экономического кризиса. Особенно мне понравилась идея экономического союза. Для меня было ясно, что организация экономических связей на рыночных принципах неизбежно и позитивно скажется и на политических проблемах.