Империя свободы: История ранней республики, 1789–1815 - Гордон С. Вуд

Те, кто питал такую надежду, просто не понимали, насколько демографически североамериканское рабство отличается от рабства в Южной Америке и на Карибах. Они были слепы к тому факту, что в большинстве районов численность рабов росла почти так же быстро, как и белых, почти удваиваясь каждые двадцать — двадцать пять лет. Живя иллюзиями, белые лидеры пришли к выводу, что если перекрыть работорговлю, то рабство зачахнет и умрёт.

Первоначальное стремление покончить с работорговлей, особенно среди плантаторов Верхнего Юга, наводило северян на мысль о более глубокой враждебности рабству, чем это было на самом деле. Возможно, некоторые плантаторы Вирджинии искренне верили, что прекращение работорговли приведёт к гибели этого института, но многие другие знали, что у них был избыток рабов. В 1799 году у Вашингтона было 317 рабов, большинство из которых были либо слишком молоды, либо слишком стары и немощны, чтобы эффективно работать. Несмотря на это, у него было больше рабов, чем требовалось для выращивания пшеницы и продуктов питания, и он не хотел возвращаться к выращиванию табака. Однако у него не было желания продавать «излишек… потому что я принципиально против такого рода торговли людьми». Он также не хотел сдавать их внаём, поскольку испытывал «отвращение» к разрушению семей. «Что же делать?» — спрашивал он.

Конечно, Вашингтону, как и многим другим фермерам Вирджинии, не нужно было больше рабов, и поэтому он мог приветствовать прекращение международной работорговли. Но не все чесапикские плантаторы были столь же щепетильны, как Вашингтон, не желая продавать рабов и разбивать семьи, и благодаря им внутренняя работорговля в Чесапике процветала как никогда раньше. К 1810 году каждый пятый чесапикский раб отправлялся на запад, в Кентукки и Теннесси.

Северяне едва ли понимали, что происходит. Они практически не понимали, что рабство на Юге было здоровым, энергичным и экспансивным институтом. По их мнению, плантаторы Вирджинии и Мэриленда с энтузиазмом поддерживали прекращение международной работорговли как первый важный шаг к ликвидации этого института. Эта атака на заморскую работорговлю, казалось, объединяла чесапикских плантаторов с антирабовладельческими силами на Севере и сбивала многих северян с толку относительно истинных намерений Верхнего Юга.

Конституция, разработанная в 1787 году, давала Южной Каролине и Джорджии двадцать лет на ввоз новых рабов из-за границы, но все явно ожидали, что в 1808 году Конгресс примет решение о прекращении торговли, что, в свою очередь, приведёт к искоренению рабства как такового. Фактически все штаты, включая Южную Каролину, самостоятельно прекратили импорт рабов в 1790-х годах — действия, которые укрепили убеждённость в том, что дни рабства сочтены.

И всё же взрывная реакция представителей глубокого Юга на две петиции Пенсильванского общества по отмене рабства, направленные в Конгресс в 1790 году с требованием положить конец работорговле и самому рабству, должна была показать, что искоренение рабства будет не таким предсказуемым, как многие думали. «Позвольте мне напомнить тем, кто ожидает всеобщей эмансипации на основании закона, — предупреждал один возмущённый конгрессмен из Южной Каролины, — что южные штаты никогда не согласятся на это без гражданской войны!» Однако, несмотря на такие вспышки гнева, уверенность в будущем оставалась сильной, и Джеймсу Мэдисону и другим конгрессменам от Верхнего Юга удалось похоронить петиции в 1790 году. Их стремление замять даже разговоры о проблеме рабства основывалось на глубоко ошибочном предположении, что революционные идеалы «Гуманности и свободы», по словам Мэдисона, «тайно подрывают этот институт». Поднимая шум вокруг рабства, говорил Мэдисон, можно лишь замедлить неизбежное движение прогресса. К тому же, как заметил президент Вашингтон, петиции против рабства в 1790 году были не вовремя: они грозили развалить Союз как раз в тот момент, когда он вставал на ноги.

Ещё в 1786 году Вашингтон не только поклялся в частном порядке не покупать больше рабов, но и выразил своё глубочайшее желание, чтобы законодательное собрание Вирджинии приняло какой-нибудь план, по которому рабство можно было бы «отменить медленно, верно и незаметно». В начале 1790-х годов он, как и другие, возлагал надежды на прекращение работорговли в 1808 году, а в начале 1794 года он действительно внёс в Сенат петицию квакеров Новой Англии, призывающую прекратить участие Америки в международной работорговле. Хотя Конституция запрещала Конгрессу препятствовать импорту рабов до 1808 года, в 1794 году Конгресс решил, что у него есть полномочия запретить американским гражданам продавать захваченных африканцев иностранным торговцам и не допускать, чтобы иностранные корабли, участвующие в работорговле, снаряжались в американских портах.

Мэдисон и Вашингтон были не единственными лидерами, которые наивно верили в будущее. Вице-президент Джон Адамс считал, что, когда импорт рабов будет прекращён, белых рабочих станет достаточно много, и можно будет проводить частные манумиссии рабов по частям. Оливер Эллсворт, третий председатель Верховного суда и строгий, твердолобый коннектикутский кальвинист, был с этим согласен. Он считал, что «по мере роста населения бедные работники будут настолько многочисленны, что сделают рабов бесполезными. Со временем рабство в нашей стране не останется и пятнышка».

Помимо горячего отклика Глубокого Юга на петицию квакеров 1790 года о прекращении рабства, другие сигналы свидетельствовали о том, что рабство не умирает. В 1803 году Южная Каролина вновь открыла торговлю рабами, что стало небольшим потрясением, которое должно было подготовить американцев к предстоящему большому землетрясению — Миссурийскому кризису 1819 года. В период с 1803 по 1807 год Южная Каролина ввезла почти сорок тысяч рабов — за этот четырёхлетний период в два раза больше, чем за любой другой аналогичный период в её истории.

В условиях, когда рабство постепенно исчезало на Севере, но сохранялось на Юге, нация двигалась в двух разных направлениях. К началу девятнадцатого века Виргиния по-прежнему оставалась самым большим штатом в Союзе — 885.000 человек, что почти равнялось населению Северной Каролины, Южной Каролины и Джорджии вместе взятых. Но белое население штата увеличивалось медленно, и десятки тысяч виргинцев в поисках новых земель устремлялись из Тидевотера в Пьемонт, а затем ещё дальше на запад и юг — в Кентукки и Теннесси. В то же время чернокожее население Чесапика росло быстрее белого и неуклонно продвигалось на запад вместе с более чем двумястами тысячами переселяющихся белых фермеров. Хотя за два десятилетия после 1790 года из Мэриленда и Вирджинии было вывезено почти сто тысяч рабов, в 1810 году чернокожее население Чесапика всё ещё насчитывало более пятисот тысяч человек.

Чесапикские штаты Мэриленд и Вирджиния по-разному отреагировали на стремительный рост численности рабов. Хотя оба штата начали манумиссию рабов после революции, Мэриленд освободил гораздо больше рабов, чем Вирджиния. Не