Вскормить Скрума - Алексей Доброхотов

– Ну, ты и сволочь, – заключил комендант медленно поднимаясь с табурета, – Я думал, ты человек. Я к тебе со свою душою. Я к тебе как к своему. А ты – сволочь, – он взял со стола термос, поднял с пола табурет и презрительно плюнув в сторону незадачливого мыслителя, медленно вышел коридор, оставив дверь нараспашку.

«Чего я ему сделал? – подумал Мухин, с недоумением глядя вслед удаляющему прапорщику, – Вот что горячий чай с людьми на жаре делает».

* * *

Витя подошел к зеркалу, пригладил рукой редкие волосенки на рано лысеющей голове, приветливо подмигнул себе: симпатяга, умница. Серебристым ореолом блеснуло круглое стекло вокруг отражения. Это показалось символичным. Еще бы! Как здорово он разложил все по полочкам. Мир еще вздрогнет, потрясенный глубиной его мысли. Воздаст должное великому человеку.

Это пускай другие красуются перед девками, выкатывая напоказ упругие бицепсы. Их век короток. Халифы на час. Удел их прост и жалок. Слепые куклы в чужих руках. Тупое стадо. Пушечное мясо. Мускулистые производители. На что они годны? Только ядра толкать и бревна таскать. Но ведь кто-то должен умирать за Родину. И кто-то должен твердой рукой передвигать пешки по шахматной доске, вершить судьбы мира…

Да, тело его не являет собой эталон мужественности и красоты, зато умище-то какой! Там в глубине черепной коробки запрятан отточенный, натренированный, наполненный обширной информацией мозг, способный с невероятной скоростью производить сложнейшие операции по обработке всевозможных сведений об этом странном, жестоком, несовершенном мире. Проницательный взгляд серых глаз, в последнее время, правда, все чаще вынужденно вооружаемый линзами тщательно скрываемых очков, мгновенно проникает в самую суть любого явления, моментально определяя, классифицируя и встраивая в жесткую структуру накопленных знаний. Не это ли истинная ценность, относящая его к высшим существам?

Сейчас ему двадцать пять. Он офицер. За плечами отлично законченное военное училище. Впереди служба в частях радиолокационной разведки. И хотя некоторое время еще необходимо вынужденно сожительствовать с этими тупыми, вечно озабоченными своими физиологическими потребностями армейскими придурками, но зато он имеет отличный шанс выдвинуться на контрасте с ними и возможно найти подход к реализации главной своей цели. Они еще попляшут, когда он, вооруженный истинным знанием построения мира, возьмется за переустройство человеческого общества, сообразно принципа рационального использования интеллекта каждого его члена.

Да, с их существованием пока следует мириться. Они составляют подавляющее большинство. В их руках хлеб. За ними пока власть, закон, сила. Они консолидированы, ранжированы, субординированы, сцементированы непоколебимыми уставами и беспринципной общественной моралью. Даже церковь и та радушно распахнула перед ними двери, склонив головы не покорных. И только отдельные, разобщенные пока единицы долгими темными вечерами вынуждены вверять свои затаенные, крамольные мысли равнодушным страницам дневников, надеясь когда-нибудь поднять знамя интеллектуальной революции над гордыми головами непокорных мыслителей.

Ничего. Еще придет время…

За окном на плацу начали собираться отпущенные в увольнение рядовые срочной службы. Ему, как самому молодому из офицеров, совсем недавно прибывшему в часть после окончания училища, вменили в обязанность сопровождать сборное подразделение в увольнение на воскресное культурно-увеселительное мероприятие, в деревню.

Дети природы. За ними интересно наблюдать, но с ними скучно общаться. Все их устремления просты и понятны. Жизнь пошла и однообразна. Развлечения примитивны и грубы. Пора их выводить на прогулку. Хотя еще есть минут пятнадцать. Можно допить холодный чай, оправиться…

Говорят, раньше в увольнение их выводил Саша Головин, на том и съехал… Что ж… Нужно держать ухо востро. Сегодня противостояние обозначилось. Противники показали лицо. Противоборствующие силы заняли исходные позиции. Молодой лейтенант, в армии без году неделя, и многоопытный боевой майор, облаченный властью и полномочиями. Забавное соотношение сил… Особенно если учесть, что незадолго до этого два неугодных ему офицера уже бесследно исчезли. Когда рядом начинает потягивать холодным прикосновением смерти невольно мурашки пробегут по телу, унося с собой прочь наивные представления юности о мужестве и героизме.

Не слишком ли далеко ты зашел, мальчик? Не слишком ли густую кашу себе заварил, сынок? Может быть, лучше было бы все же написать рапорт о переводе?

Но как это объяснить Геннадию Петровичу? Отцу, маме? Самому себе? Струсил и сбежал? Как быть с НЛО? Ведь знал, на что шел. Понимал, что это опасно. Но принял решение, влез в драку. Теперь поздно сожалеть и плакать. Трусливо и недостойно бросать дело на половине пути. Нужно дойти до конца. Конечно, хотелось бы увидеть финал этой драмы и понять, что сумел одержать победу. Но даже если этого не случится, осознание того, что сделал все, что от тебя зависело, уже будет являться достаточной наградой и утешением при любом неблагоприятном развитии событий.

Витя подошел к ведру, в последний раз обтер доступные участки дела влажным полотенцем, вместе с потом стирая с души последние наивные сожаления и юношеские мечты. Накинул на тело просохшую гимнастерку.

Он больше не романтически настроенный курсант, мечтающий о встрече с инопланетянами. Отныне он офицер, боец невидимого фронта. И в новом своем качестве, кажется, готов к схватке с незримым противником.

– Что ж… Посмотрим, что день грядущим нам готовит, – произнес Мухин, стирая со лба последние капли пота и одевая офицерскую фуражку, – Теперь жди, парень, удара и держись. Надо бы привет маме отправить.

Глава 2. Крышу снесло

Колька Иванов, среди односельчан именуемый «Трёха», слыл человеком пропащим и потому трудиться не любил. По батюшке «Петровичем» его никто не называл. Ростом не вышел. Да и характером сильно не угодил. Особенно начальству. Никого не уважал, ни под кем не ходил, никого не слушался. Жил себе на уме. Одним словом – шалопут.

Несмотря на старания родителей, с раннего детства душа его не сильно тянулась к крестьянскому делу. Да и вообще ко всякому другому. Восемь лет мучительных занятий в окрестной школе не сумели озарить мощным светом интеллекта предметы многих наук, и они остались навсегда в утопленном состоянии за бортом его утлой лодчонки, ежедневно пересекающей лужу житейских проблем. И как не старалась природная пытливость направить сообразительность в какое-нибудь достойное русло, не смогла предотвратить неизбежного глубокого разочарования и падения в пучину запойного пьянства.

Начало ему положили «добрые» товарищи. Если ребенка не удерживают дома, то он естественно оказывается на улице, где при отсутствии детских занятий тут же находятся взрослые развлечения. Посмеиваясь над неуклюжестью захмелевшего мальца, они заложили основу его дальнейшего продвижения по жизни и вскоре он уже сам пристрастился добывать копеечку: то пустую бутылочку из-под батькиного стула стащит, то гривенник из мамкиного кошелька, а то и просто сразбойничает в школьном туалете. Только вот никак у него не получалось собрать заветный трояк, чтобы сразу на целую бутылку хватило. Все время мелочишка мимо пальчиков утекала. Видимо, за это он и получил свое прозвище, учетное дело в милиции и клеймо шалопая на всю жизнь. Ни армия, ни семья, ни общество не смогли исправить сложившегося положения, ни лопаты к рукам приклеить, ни мысли дерзновенной в голову заронить. Не вышло из него ничего путного. Вот и прослыл в народе дурачком.

В деревне все на виду. Все замечается. Ничто не забывается. Многое домысливается. Живут люди бок о бок, притираются, как шестеренки одного механизма, перескочить с одной ступени на другую сложно. Никому не хочется ломать привычную систему отношений. Может в том и заключается ограниченность патриархальной жизни, что не приемлет она перемен, не любит; не допускает даже возможности какой-либо перестройки. Однажды став дурачком всю, жизнь дурачком проживешь. Помирать дурачком будешь. Правда, бывали случаи, когда в лихую годину кто-то из определенных однажды недотеп где-то в результате чего-то становился неожиданно героем. Так это больше исключение, чем правило. Долгие годы потом односельчане озадаченно почесывали лохматые затылки и обсуждали промеж себя диво дивное, всякий раз удивляясь, как это удалось их теляти, да волка съесть. И потом случилось такое, во-первых, давно, во-вторых, в тяжелую пору, когда каждый не знал, чего можно ожидать от соседа. Тогда всякое могло произойти. В нормальное же время случиться такому невозможно, нечего об этом даже и думать. Коли родился таким, так и сиди на своем шестке, не чирикай. Нужны долгие годы кропотливого труда, чтобы изменить к себе отношение, переменить однажды определенную кем-то судьбу. На это не всякий способен. Особенно под пристальным прицелом завистливого ока. Проще смириться, чем плыть против течения, обдирая колени об острые камни злословья. Ехать куда нелегкая понесет, принимая жизнь такой, какая она вышла, не особо мудрствуя и рассуждая. Тем более если к этому не предрасположена ни голова, ни привычная среда обитания, ни характер.