Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор

Не так часто встречаем мы в жизни особ столь разносторонних, сочетающих познания в медицине, истории искусств, кулинарное искусство с женским очарованием и тактом. Гость, приехавший из Большого яблока, был потрясен.

— Московская интеллигенция, — сказал он наконец, — это особая порода людей. От некоторых людей в Америке я слышал, что сегодня интеллигенция уже не та. Однако слушаю вас и вижу, что злые языки неправы.

— Московская интеллигенция, — веско сказала Наталия, — субстанция неистребимая. Не знаю, относится ли этот высокий титул ко мне…

— К кому же, как не к вам! — ахнул коллекционер, любуясь грудью Наталии и ее соблазнительной родинкой, выступавшей из декольте, — кто, как не вы, достоин этого звания! Вы знаете фламандскую живопись, историю Средневековья, медицину… То, что вы сегодня рассказали про пятнадцатый век…

Поскольку Наталия решительно ничего не сказала ни о живописи, ни о пятнадцатом веке и предпочла бы не углубляться в эти предметы, — она легким жестом отмела похвалы как незаслуженные.

— Оставим это, право, — сказала она, впервые взглянув на коллекционера прямо, и тот почувствовал пламень карих глаз. — Оставим это, поскольку нашим друзьям такой разговор может быть скучен. — И она выразительно посмотрела в сторону старой супруги коллекционера, мирно дремавшей на другом конце стола.

— Но мне это в самом деле важно! — Фишман уже не мог отвести взгляда от глаз Наталии, и та почувствовала, что отныне может делать с пожилым жестоким финансистом все что угодно.

— Поверьте, — сказала она с той преданной искренностью, которая появляется у людей, говорящих с человеком, перед достоинствами которого преклоняются, — поверьте, ничего на свете я так не желала бы, как учиться у вас. Вы тот человек, который знает культуру практически, понимает глубже, чем мы, кабинетные работники.

— Вы посещали лекции Марка Рихтера? — спросил вежливый коллекционер.

— Две или три, — склонив голову, припоминая подробности, Наталия старалась быть максимально точной, не брала на себя лишнего. — Возможно, три. Мне этого хватило, — добавила она с улыбкой.

— Не показалось интересным?

— Как вам сказать… Он, скорее всего, талантливый ученый. Или мог бы стать таковым.

— И что же?

— Видите ли, у меня сложилось впечатление, что Марк Рихтер слабый, закомплексованный человек. Возможно, неудачный брак. Человеческая слабость, ограниченность в быту часто отражается на научных трудах.

— Досадно, — сказал коллекционер, бросая косой взгляд на собственную жену. — Мы можем лишь сожалеть… Ведь Марк Рихтер — ученый с именем? Так его мне рекомендовали… И он находится под влиянием… — воспитанный гражданин Бостона старался мягко покинуть неприятную тему. Застольная беседа обязана течь гладко.

— Она… Супруга эта… — решила вступить в беседу Софи, не удержалась и прыснула со смеху: термин «косорылая» не давал ей покоя, — она… — Наталия укоризненно поглядела на подругу, и та закончила фразу простым, но веским утверждением. — Это исключительно заурядное существо.

Супруга финансиста производила впечатление женщины, постоянно пребывавшей в полусне; однако, как выяснилось, слышала все превосходно. Фамилию Рихтер выделила из речевого потока. Поинтересовалась значительно:

— Не связан ли господин Марк Рихтер с тем Романом Рихтером, недавно арестованным узником совести?

Тема «узников совести» была не чужда Наталии Мамоновой — но в оранжировке данной темы имелись нюансы. Так, Феликс Клапан, украинский активист, считал, что все зло на планете от российского президента и госбезопасности, и задорно клеймил любые проявления российского тоталитаризма. В любых разговорах он возвращался к личности Путина, напавшего на его родное свободное государство, предрекал российскому президенту скорый правый суд. Во время их отельных поездок, которые Клапан именовал «эпикурейством», Наталия принимала вместе с Клапаном участие в словесных расправах над путинской сворой, и российским клевретам доставалось на орехи. Однако Марк Рихтер, в ту пору, когда она склонна была к нему прислушиваться, не находил Путина персональным виновником мировых катаклизмов, уверял, что перемены в мире связаны с общей исторической мутацией; как-то так он обычно выражался. И, находясь рядом с ним, Наталия отдавала дань такому взвешенному подходу. Пару раз она даже попыталась изложить эту версию событий Клапану, когда они лежали в постели. Акварелист вскакивал с ложа и, как есть нагой, принимал угрожающие позы, говоря, что любой релятивизм постыден. И Наталия была вынуждена с ним соглашаться — ну, что хорошего может быть в релятивизме? Что касается до Паши Пешкова, тот вообще презирал любое правозащитное движение, служащее, по его мнению, выгоде международного империализма. Представление о социальном устройстве мира у Паши было таково: он полагал, что в разрушении советского социализма, дававшего возможность населению жить безбедно и в равенстве, были заинтересованы финансовые корпорации. Усилиями так называемых правозащитников, коими дирижировали агенты влияния капиталистического Запада, СССР ликвидирован; на его месте построили олигархическую империю. Теперь президент хочет навести порядок среди олигархов, но правозащитники ему мешают митингами. Если по иным вопросам Паша Пешков твердого мнения не имел и в беседах с Наталией покорно слушал о ее странствиях по миру, поглощая съестное, то едва речь заходила об оппозиции, он менялся в лице и кричал:

— А виллы на какие шиши они понастроили? На пенсию моей матери, может быть? Путин их хотя бы сажает, воров проклятых! Да и на Украине такая же мешпуха еврейская!

Павел Пешков не был в буквальном смысле слова антисемитом, но наличие еврейских имен в бизнесе он отмечал и едко комментировал. И Наталия с природной деликатностью и, как обычно, весело сводила Пашины эскапады к еврейским анекдотам или к рассказам о европейских музеях.

Что до Софи, жены программиста из Висконсина, то она соглашалась с мужем в том, что международные вопросы должны решаться в рамках принятого правового поля.

Сотрудница «Эмнести Интернешнл» окинула присутствующих внимательным взглядом, желая удостовериться, находится ли среди людей адекватных, затем сказала:

— Дело Романа Рихтера попало в орбиту нашего внимания совсем недавно. Применили обычный прием. Якобы замешан в финансовую аферу. Всем ясно, что обвинение в финансовых махинациях — ширма для подавления инакомыслия.

— Как будто мало в России ворья, — с чувством сказал Паша Пешков, — что тут еще выдумывать? Бери любого — вором окажется. Вот носились семь лет с Украиной, а там одно ворье. Пожалели их, героями считают… майдан, понимаете ли!

Тщетно Наталия посылала сигналы своему компаньону; Паша ее знаки игнорировал.

— Вы в курсе того, что сейчас происходит в Украине? — спросила на ломаном русском представительница «Эмнести Интернешнл», не забыв, однако, поставить предлог «в» вместо привычного русскому уху предлога «на».

Паша Пешков немедленно отреагировал. Назидательности в тоне правозащитника он не уловил.

— На Украине, — одернул он активистку, — а не «в Украине»! Говорите по-русски, если в Россию приехали! На Украине! И кой черт знает, что там у них на Украине, — добавил он, пережевывая дорогой французский сыр. — Совсем обалдели на вашей Украине.

До сих пор на Пашу