Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор

Порой решения принимаешь в ходе боя, размышлять некогда. Но плох тот командир, который не умеет пересмотреть решение.

Рихтер не сразу нашелся что сказать в ответ.

Подумав, сказал:

— А как пересмотреть решение после боя? Когда уже всех убили?

Адмирал покровительственно улыбнулся штатскому невежде.

— Ну, уж прямо всех. Всех никогда не убивают. Больше оптимизма!

И адмирал салютовал бокалом.

— Вы — член братства. Мы все здесь одна семья — fellowship. Неужели вы, Марк, настолько горды, что не захотите поделиться с нами, с товарищами, своей бедой?

И Марк Рихтер ответил, что ценит заботу адмирала.

— К чему вам увольнение? Переведем вас в годовой отпуск, только и всего. Вопрос решается элементарно. За год решите дела в Москве и вернетесь в семью. В нашу общую семью.

Когда адмирал произнес слово «семья», Рихтер решил, что мастер говорит про его жену и детей. Нет, речь шла о собрании ученых воронов.

— Итак, когда у вас намечается следующий сабатикал?

Словом «сабатикал» называется свободный от занятий год, который предоставляется профессору Оксфордского университета каждые семь лет. Словно Господь, утомившись от трудов по отделению света от тьмы, ученый ворон в этот седьмой год может не посещать занятий, а предается личным свершениям.

Sabbatical у Рихтера был ровно год назад, в позапрошлом году. Тогда они с Наталией улетели в Брюссель, где состоялся обед, посвященный средневековому собранию музея. Рихтер читал в Брюсселе доклад о «Страшном суде» Ханса Мемлинга, связав картину с концепцией фламандского схоласта Иоганна Рейсбрука, изложенной в «Одеянии духовного брака».

Рихтеру было важно понять, в каком виде человек воскресает после греховной жизни: носит ли его телесное обличие после воскрешения следы болезней и грехов, исказивших тело при жизни.

За месяц до этого доклада Наталия Мамонова летала в тот же самый Брюссель на выставку акварелей Феликса Клапана, принявшего участие со своими пастельными пейзажами в групповой выставке акварелистов. Она провела с Клапаном в Брюсселе неделю, с Рихтером в том же городе — пять дней; тщательно избегала того, чтобы обнаружить знание достопримечательностей.

Вспоминать про сабатикал было неприятно.

— Был у меня сабатикал год назад, — сказал Рихтер, — на следующий свободный год могу рассчитывать нескоро.

— Уверен, вопрос решаемый. Проведем собрание fellows, обсудим ситуацию. Команда дружная, fellows помогут найти выход. Как считаете, Медный?

— Какие сомнения? — Медный искренне изумился вопросу.

Медный аккуратно всплеснул руками: столь очевидные вещи надо ли обсуждать?

Следующая фраза адмирала поразила еще больше.

— Проблемы с вашим братом тоже решим.

Адмирал, политик, финансист, военный, связанный и с правительством, и с разведкой, мог знать что угодно. Но желание помочь удивило.

— Чем тут можно помочь?

— Будет время поговорить подробнее, — адмирал опять, как давеча на Брод-стрит, подмигнул. — Главное, не вешать нос. Не смею вас отвлекать от общества. Вы знакомы с Жанной Рамбуйе? С Алистером Балтимором, как мне кажется, вы познакомились неудачным образом. Исправляйте положение!

Растянув сухие губы в улыбке, адмирал отплыл в сторону, взял курс на главного экономиста колледжа, так называемого «старшего бурсара».

В колледжах, как правило, два «бурсара»: один занимается делами сугубо внутренними, административными — размещением студентов, стоимостью комнат, оплатой рабочих, зарплатами. Старший «бурсар» ведает внешней экономической политикой заведения. Слово bursar не имеет перевода на русский язык; в монастырской практике «бурсар» по административным вопросам назывался бы «келарь», а «бурсар» по экономической политике именовался бы «отец казначей». В иных колледжах имеется также «бурсар», ведающий доходами с земель, принадлежащих колледжу, но в данном случае «отец-казначей» совмещал и заботу о земельной ренте, и финансовые инвестиции.

Земельный вопрос волновал не только российских большевиков и мексиканских повстанцев; в финансовой политике оксфордских колледжей земельная рента составляет существенную статью доходов, так как колледжам принадлежат подчас огромные территории, сдаваемые внаем на столетия. Завистливые люди говорят, что если из кембриджского колледжа Сент-Джонс отправиться пешком в оксфордский колледж Сент-Джонс (это двести миль), то можно идти всю дорогу, не покидая территории колледжа. Есть колледжи победнее, есть колледжи побогаче, есть ультра-богатые, чей бюджет измеряется сотнями миллионов, но точной цифры никогда не скажут, как никто не скажет, какие именно инвестиции делают бурсары, каким образом пускают деньги колледжа в рост, владеет ли колледж Сент-Джонс или колледж Крайст-Черч островами в Атлантике, или то домыслы ревнивцев. Всякое может быть, на нашей скорбной планете случается разное, а деньги любят тишину и темноту.

Гормли, тот бурсар, что распределял комнаты в общежитии, был монастырским келарем, и сейчас Гормли тоже присутствовал в ризнице. Отставной полковник со стеклянным глазом сновал среди ученых воронов, останавливаясь то возле одной группы, то возле другой; полноценным собеседником ученым он не являлся, но и выказать небрежения к нему никто бы не посмел — проблемы с отоплением и электричеством волновали всех.

Что до отца-казначея, то старший бурсар колледжа был фигурой не менее значительной, нежели адмирал сэр Джошуа Черч. Сухой и высокий, бывший старший партнер юридической фирмы «Бейкер энд Маккензи», бывший директор парижского отделения банка «Ллойд», а ныне старший бурсар, Реджинальд Лайтхауз, в полном соответствии фамилии служил маяком в маневрах колледжа. Можно сказать, что свою флотилию адмирал Черч направлял, руководствуясь светом этого маяка. Практически всякий день достойные мужи проводили в совещаниях за закрытыми дверями, и даже во время ланча, пока прочие fellows воздавали должное гастрономическим экзерсисам французского повара, эти два неспокойных джентльмена сидели в дальнем конце обеденной комнаты, голова к голове, перешептываясь и рисуя на салфетках схемы. Подсесть к ним никто бы не решился, да, собственно, Реджинальд Лайтхауз, мужчина, лишенный показной вежливости, пресекал такие попытки. В таких случаях он устремлял на неожиданного соседа свой холодный взгляд и рекомендовал нахалу немедленно отсесть в сторону: «У нас деловой разговор». Единственным, пожалуй, кто был допущен в интимную атмосферу переговоров, был аккуратный Адам Медный; с присущей ему внимательной заботой он подносил к столику высокого совета то минеральную воду, то чашки кофе и бывал нередко третьим участником переговоров. Вот и сейчас Медный тихо скользнул по ковру к Черчу и Лайтхаузу, и меж ними зашуршал невнятный разговор.

Марк Рихтер с бокалом в руке двинулся по ризнице; пожал руку добрейшему Теодору Дирксу, гебраисту, который поспешил к нему с другого конца комнаты — просто для того, чтобы постоять рядом. Теодор не мастер утешений, он стоял рядом и скорбел. Марк Рихтер второй раз за день обменялся добрыми словами с капелланом Бобслеем, и тот уверил, что успел помолиться о брате. Затем среди групп танцующих гостей — перемещения священнослужителей во время литургии представляются прихожанам загадочными фигурами танца, но имеют строгий смысл — произошли изменения, и Рихтер очутился рядом с галеристом Алистером Балтимором, коего прежде успел оскорбить, назвав спекулянтом.

Лицо галериста не выражало никаких чувств, помимо совершенного безразличия.