Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор

Наталия возвращалась из походов, нагруженная дарами: одеждой, винами и сырами — меню Паши в такие дни было изысканным. Не такова была Наталия, чтобы наслаждаться бордо в одиночестве и не пригласить компаньона.

Из последней командировки Наталия Мамонова вернулась расстроенной и сейчас делилась драмой с американской подругой, посвященной в хитросплетение любовных интриг; интриги были изложены в редакции, подчеркивающей долготерпение женщин и бессердечие мужчин.

Подруга школьных лет, Софи, жила в Милуоки, штат Висконсин, со среднестатистическим американским мужем в среднестатистическом домике — «мещанка с мужем-мещанином», как аттестовала ее Наталия в разговорах с Рихтером. Семейное бытие подруги могло вызывать легкую зависть, хотя, думая о перспективах в Европе, с ее музеями, университетами и соборами, Наталия смеялась над провинциальной Америкой. Описывала подруге кружевной собор в Брюсселе, Лувр и Трафальгарскую площадь, ресторанчики Парижа с аккордеонистами (ах, помнишь ли «Праздник, который всегда с тобой»? ну да, тот самый кабачок на рю кардинал Лемуан), ужин на канале в Брюгге (приходится кутаться в шаль от ветра, ну да, официант приносит), а незадачливая Софи, которая по воскресеньям жарила сосиски на заднем дворе мещанского домика, глядела на подругу с восхищением.

А отели? Тот, кто жил в четырехзвездочных отелях на берегу Сены, знает, каков на вкус утренний кофе, когда пьешь первую чашку, глядя на сизые крыши Парижа, на красные трубы и пикассовских голубей. А венские пирожные? А стакан луарского с устрицами? Только нувориши запивают устрицы шабли. Возьмите «Пьюи Фюме», если что-то понимаете в жизни. Не спешите. Проглотите устрицу, можно даже вовсе без лимона, дайте острому морскому вкусу охватить ваше нёбо и запивайте холодным белым. А крыши города под вами текут и переливаются в мареве лепестков парижской серой розы. Впрочем, не в кулинарии дело; это так, пустяк. Пройти с любимым человеком вдоль лавок букинистов по набережной Сены или постоять у полотен Брейгеля в Венском музее — такое рестораном не заменишь. Надо оценить интеллект Европы, дух этой сказочной планеты.

Софи, сидя на диванчике на скромной московской кухне, слушала волшебные рассказы, обрамлявшие повествования о любовном треугольнике, так причудливо сложившемся в жизни ее подруги.

В присутствии Паши Пешкова говорили практически не стесняясь, избегали лишь разговоров о постели, а сам тот факт, что в Наталию влюблено столько разных мужчин, мог лишь льстить безработному всклокоченному человеку.

— И он требует, чтобы я покаялась, — с негодованием описывала Наталия сцену разрыва с Рихтером. — Обличает меня и оскорбляет, словно у него есть право судить.

— Не может быть, — ахнула американка. — Оскорбляет?

— Не стану повторять грязных эпитетов, хотя следовало бы сообщить в полицию.

— Следует сообщить полиции, не откладывая!

— Я выше этого. Но упреки грязные. Видимо, надо, чтобы я свела счеты с жизнью — от стыда.

— А вот это мне уже совсем не нравится, — воскликнула Софи, всегда и всецело принимавшая логику подруги и отстаивающая ее позиции. — Совсем не нравится. Господин Рихтер, похоже, намерен довести тебя до самоубийства. Что за претензии? Чтобы ты покаялась? Не будем доставлять ему такого удовольствия! Трагедию всегда легко превратить в фарс, а этот твой Рихтер только этим и способен заниматься.

И Наталия, слушая эту речь, соглашалась с тем, что, в сущности, с ней произошла трагедия: два любовника обнаружили существование друг друга — и было бы поистине фарсом извиняться перед одним из них. Паша же Пешков недоумевал, почему речь вдруг зашла о трагедии и за что же Наталии, за которой ухаживали (что отнюдь не удивительно) два кавалера, следует извиняться. Имя Рихтер он слышал неоднократно от своей компаньонки, юмористически описывавшей пожилого ученого, носящего за ней зонт. К чему мог бы придраться этот оксфордский зануда? Ах, он приревновал к тому, что имеется второй ухажер — художник. Ну понятно: раз появился знаменитый акварелист, то, разумеется, кабинетный сухарь почувствовал, что его внимание не так нужно. Но отчего же Наталию расстраивают мнения этих чужих людей? Впрочем, женщины — существа романтические, сложные, их струны порой издают неожиданные звуки, — и Паша, накинув пальто, выходил на балкон курить, а там прикладывался к бутылке, спрятанной в цветочном горшке.

— Я ему сказала так, — уточнила Наталия, пользуясь отсутствием Паши в комнате, — я истратила на тебя восемь лет жизни, — срок был преувеличен вдвое, но Софи, знавшая об этом так же хорошо, как сама Наталия, подтвердила кивком головы огромность жертвы. — Восемь лет страданий!

— Есть люди, которым незнакомо чувство любви, — заметила американская подруга.

— Полюбила моральное ничтожество и расплачиваюсь. Пусть умрет со своей косорылой женой.

Наталия иногда позволяла себе резкое словцо, всегда вызывавшее искренний восторг подруги. В Америке, измученной политкорректностью, так страстно не говорят.

— Он заслужил! Наплачется. Выброси его из головы. А что Клапан?

— С Феликсом мы давно уже просто друзья. Разговоры только об искусстве.

— Ах, как же тебе надо отвлечься! Не слетать ли тебе пока с Клапаном в Антверпен? Помнишь, он тебя приглашал?

— В атмосфере склоки и скандала Клапан устранился. Ты же знаешь, он слишком прямой человек и не любит лишних драм. Разумеется, я справлюсь. Завтра непременно иду в музей на выставку современного искусства. А сейчас придут гости, люди интересные.

Софи смотрела на Наталию с восхищением, с каким глядят дети со школьного двора, где гоняют резиновый мяч, на знаменитых футболистов. К восхищению примешивалась и тоска. Софи уже через неделю летела назад, домой, в мелкий коттеджный поселок на задах Милуоки в однообразную жизнь с квакерской церковью и супермаркетом. Летела из Москвы, где все бурлит, где рестораны не закрываются по ночам, где (не уступая в своем кипении Нью-Йорку и Лондону) из пирамиды страстей высверкивает то одна, то другая — и тут же на смену ей спешит появиться новая, не менее захватывающая. А дома ждал скучнейший муж Гамильтон, гладко выбритый, с редкими серыми волосами на скучной небольшой голове, ждала старая собака и унылый взрослый сын, который работает в банке.

— Только прилетела и сразу принимаешь гостей? — но это и не удивительно, подумала Софи. Жизнь Наталии пронзительна и стремительна.

Ждали гостя, коллекционера из Нью-Йорка, с коим Наталия Мамонова познакомилась в Брюсселе, на званом обеде, куда ее привел год назад Марк Рихтер. Для Софи, жительницы пригорода (даже до Милуоки добирались они с мужем нечасто), встреча со знаменитостью из Большого яблока была вещью неслыханной. Нью-Йорк — шутка ли! В Нью-Йорке сегодня забывают то, что вы узнаете только завтра! Так что, если вы завтра соберетесь в Нью-Йорк, можете даже и не ехать, вас там еще вчера напрочь забыли, если когда и приглашали: прогресс несется вскачь, и вы безнадежно отстали. Но здесь, в Москве, да еще у Наталии — всякое случается: гость из Нью-Йорка — пожалуйста, легко. Нью-йоркский гость был родом из России, но давно стал совершенным