Проект Карфаген - Расул Мухлисов

Но, что примечательно, китайцы предпочитали бежать в СССР, а не оставаться в "благополучных", как утверждала европейская пресса оккупационных зонах стран НАТО. Почему оно так было, я не знаю, но статистика неумолимо говорила об этом — население советской зоны росло, как на дрожжах, от месяца к месяцу, а остальных зон — германской, японской, тайваньской, английской и так далее — сокращалось. Причём быстрее всего китайцы сбегали от немцев и своих братьев с Тайваня. Почему бежали от тайваньцев — понятно, а вот от немцев… Видать, братья-арийцы вспомнили (а, может, и не забывали) методы дедушки Адольфа по работе на оккупированных территориях.

Тут меня вырвал из размышлений громкий Мишин голос:

— Смотри, чего нашёл! — он тыкал мне под нос томиком Гиппиус. Я был в шоке. Миша, который ТАМ из поэтов мог назвать Маяковского, Есенина, Пушкина и Лермонтова, тут оказался страстным ценителем поэзии Серебряного Века. Этот мир продолжал меня удивлять — с одной стороны, огромными совпадениями, а с другой — чудовищными различиями. Не скажу, что считал это плохим — когда мой друг увлекался поэзией. Но это был не тот Миша, которого я знал, и которого искренне любил. Совершенно не тот.

Глава 5

Погода успокоилась, а вместе с нею и моё состояние. Последние сутки меня беспокоило давление, и поделом мне. Нельзя пить столько кофе, имея пульс за 150 в нормальном состоянии. На улице стоял прозрачный, звенящий двадцатипятиградусный мороз, и деревья были обсыпаны инеем, словно серебром. Ничто, кроме него не напоминало о вчерашнем густом тумане, и о позавчерашней дикой метели. По Ленинграду и Ленобласти объявили штормовое предупреждение и отменили, разумеется, все рейсы. Как и вчера — не то что самолёты не летали, автомобилистам рекомендовали не выезжать дальше своего двора. И вправду, туман был такой густой и молочно-белый, что напоминал небызвестную повесть/фильм Стивена Кинга "Туман" или "Мгла" в переводе наших прокатчиков. Кстати, о книжках. Тут мой двойник тоже был книгоманом (половина стены в комнате была занята книжными полками), но читал он несколько иную литературу. Вообще, в СССР была проблема с т. н. "метро-книгами", сиречь с Донцовой, Марининой и иже с ними. Может, оно и к лучшему, но у меня в уборной, допустим, всегда лежала пара-тройка подобной книгопродукции. А тут — как отрезало. Здесь мой двойник читал русскую классику, которую я терпеть не мог. Говорят, это ужасно, но я не читал ни Достоевского (он тяжёл и ужасен), ни Толстого (чем закончилась Отечественная 1812 года я и так знал в подробностях). Впрочем, Чехова, Куприна и Гоголя я читал и перечитываю с большим удовольствием. Но в целом я люблю западную литературу — Стейнбек, Фитцджеральд, Теккерей, Бодлер, Рембо, и тому подобное. А здесь моему взгляду представали унылые полки с полными собраниями сочинений В.И.Ленина (это само собой), эти увесистые, в дорогой обложке, красивые и важные тома я помню и по ТОЙ жизни. Правда, как и ТАМ, тут они были решительно никому не нужны. Стоял вождь мирового пролетариата на самой верхней полке, куда я не мог достать, даже встав на стул. Видимо, двойник приобрёл его по партийной необходимости, а потом с помощью стремянки засунул как можно дальше, чтобы никогда не читать. Ещё тут были книги Института Марксизма-Ленинизма, и прочее обязательное для правоверного коммуниста чтиво. Правда, сам Маркс занимал почётные средние полки, наряду с томиками Кейнса, Хайека, Рикардо, Смита и прочими классиками политэкономической мысли. Томики были истрёпанными, из чего можно было сделать лестный для двойника вывод, что он периодически приобщался к мыслям великих экономистов. В этом мы с ним были схожи. Меня, правда, немного удивил Хайек, но потом я вспомнил, что здесь как-никак либеральное государство, и я задавил удивление на корню.

Ещё на верхних полках, но пониже Ленина стояли тома Бунина, Пушкина и Лермонтова. Как ни странно, светло-горчичное издание двухтомника Пушкина, точно такое же, как стоит и стояло у родителей дома, я приметил и здесь. А чуть выше экономистов стояли поэты Серебряного Века — Мережковский со своей супругой, Бальмонт, Белый, Гумилёв (!!!), Брюсов и другие. Настоящий поэтический кладезь. На этой же полке лежал и партбилет двойника, бросавшийся в глаза каждому, кто заходил в комнату. Партия была и тут, и, несмотря на то, что её как-то умудрились оттереть от реальной власти, имела очень и очень серьёзный вес в политических раскладах страны. Как минимум, ни кафедру, ни реальный научный проект, ни должность выше завотделом беспартийные получить не могли. Всё это касалось, разумеется, государственных учреждений. В частных ВУЗах и фирмах такого почти не было. Исключением являлись компании, где в руководстве сидели "красные директора" — и атмосфера в таких фирмах ничем не отличалась от атмосферы в государственных компаниях.

Мой двойник, разумеется, был коммунистом, а Наташа, что, по всей видимости, доставляло двойнику кучу неудобств, числилась членом Либерал-Демократической Партии СССР. С Владимиром Вольфовичем во главе, само собой. Жириновский выполнял ровно те же функции, что и в моём мире, а именно — был политическим клоуном, оттягивавшим на себя голоса избирателей.

Я зябко ёжился под тонким одеялом, а Наташа, завернувшись в халат, и напялив на голову капюшон, возилась на кухне, готовя нехитрый завтрак. В комнате, несмотря на новые алюминиевые батареи, было прохладно, и даже заклеенные намертво окна не спасали от почти арктического мороза, стоявшего за бортом.

— Мёрзнешь? А я говорила, ещё летом, что надо было тебе не жадничать, а ставить пластиковые окна. Вставай, соня, всю жизнь проспишь! Я чай заварила, каркадэ твой любимый.

— Сейчас, только шубу найду. И сразу встану. Холодрыга-то какая. Включи обогреватель, что ли.

— Ещё чего! Чтобы он опять тройник спалил? Ведь можно было купить импортный, масляный "Сименс", вместо того, чтобы найти в кладовке этот ужас, которым ещё бабушка хозяев ноги грела! Так мёрзни!

В квартире стоял старый, ещё восьмидесятых годов выпуска "электрокамин", который нещадно плавил новые, евро-образца удлинители, и жрал энергию, как электросвинья. Зато он грел ничуть не хуже настоящего камина. Мне, как и моему двойнику, было невдомёк, почему надо покупать новый, когда старый точно также греет. А если включить на половинную мощность — то тройник расплавится далеко не сразу. И, скорее всего, не расплавится вообще. Тем не менее, надо было собрать волю в кулак, и вставать, ибо меня к трём часам ждали в нашем Первом отделе — с какой-то дурацкой анкетой, для поездки зарубеж. А ещё надо было заскочить к Фрейману в лабораторию, и узнать, какого чёрта посылают именно меня.

— Исаак Арнольдович, а зачем это меня посылают во Францию? Неужели во всем Союзе и даже в нашем Институте нет приличных специалистов? Надо посылать меня, который в вашей плазме ни уха, ни рыла. Вот если бы на обогатительные комбинаты, или, положим на конференцию по проблемам инновационного инвестирования, тогда да…

Фрейман поморщился, будто ему показали сочный лимон.

— Во-первых, Расул, ваш двойник и вправду большой специалист — один из крупнейших в своей области. Во-вторых, эта конференция планировалась давно, и согласования насчёт выезда таких специалистов, как вы, то есть ваш двойник — дело долгое. В третьих, вокруг всего этого дела с проектом "Карфаген" затевается какая-то мерзкая свистопляска. Понимаете, если о том, что ваш двойник скрылся, прознают там — и он показал пальцем наверх — то всем причастным грозит смертная казнь, или пожизненное заключение. А ещё проект окончательно подгребут военные, а вот этого делать нельзя ни под каким соусом. Эти меднолобые всё испортят. Им воевать не с кем, а кулаки почесать хочется. Был у меня как-то раз разговор с одним генерал-майором, который был в курсе насчёт разработок по "Карфагену". Так он прямо заявил, что Минобороны будет рассматривать вашу Россию как полигон для военных "учений". Вы этого хотите?

Я представил, как тяжёлая поступь советских танков крушит древние мостовые Кракова и Таллина, как советские (и российские) солдаты входят в Киев, Донецк и Львов, как советские десантные экранопланы высаживают отряды морской пехоты в Баку и Риге… как вся чудовищная военная машина Советского Союза приходит на помощь моей несчастной, униженной Родине, и какой восторг это вызовет у моих сограждан в моём старом мире. И — какую реакцию это всё вызовет у НАТО… Перед глазами встали ядерные грибы над Питером, Москвой, Новосибом, Берлином, Парижем…

— Вы это всерьёз? Ваше Минобороны планирует…

— Скорее всего — да. Поймите, мы копили военную мощь значительно дольше вашего мира. А натянутый лук должен выстрелить, пусть даже в небо, иначе тетива придёт в негодность. А если по дороге, совершенно случайно, стрела и зашибёт дурного перелётного гуся, который имел неосторожность лететь на её пути — так кто будет сожалеть. Тем более, что ваши — далеко не коммунисты, более того, они — предатели, перебежчики, отринувшие идеалы коммунизма ради хищнической наживы и тому подобное. По ним колокол не зазвонит. Да и перспективы полноценной термоядерной войны лучше проверять не у себя дома. Нет, ваш мир подходит идеально, поверьте уж старому еврею — тяжело вздохнул Фрейман. В его выцветших карих глазах плескалась боль и страх за незнакомых ему людей. Наверное, его народу это свойственно — ведь они, как никто другой, прочувствовали кошмар целенаправленного геноцида.