Проект Карфаген - Расул Мухлисов

— Ну да. Если мне не изменяет память, морозы были в две тысячи седьмом, три года тому.

— Может быть — не стал рисковать я — не припоминается. Засело в голове, что в шестом году холодно было. Может, ошибаюсь — сколь возможно вежливо ответил я и быстро ретировался к своей машине. Спустя десять минут в машине стало относительно тепло, и я аккуратно выбрался из заснеженного двора. Дворник, сволочь, так и пил, и на увещевания жильцов не реагировал. Следовательно, двор был усыпан снегом по колено, и только дальний кусок был свободен — там какой-то предприимчивый жилец собрал со всех деньги и нанял трактор, который и очистил двор. В наших двух парадных люди отказывались сдавать деньги, ссылаясь на обязанности городских служб чистить двор.

Я посмотрел на приборную доску — термометр показывал -26 по Цельсию и прогноз ветра до 20 метров в секунду. Вот тебе и лёгкий бриз с Залива. Блин, увидел бы метеорологов — пришиб бы собственноручно. В районе Обводного канала скопилась пробка, и быстро накапливалась. Развернуться не представлялось никакой возможности, и прикинув время, я расслабился. До прибытия оставалось ещё чуть менее часа, и я возблагодарил свою привычку выезжать раньше требуемого, чтобы не опоздать, в случае чего. Жизнь в больших городах вырабатывает собственные рефлексы, вряд ли нужные жителям провинций.

В процессе стояния в пробке обнаружился очень неприятный факт — изоляция была неидеальной, и в небольшую дверную щель явственно задувал ветер. Попытавшись разобраться с неполадкой (дуло аккурат в поясницу, и мне не улыбалось получить ревматизм на ровном месте), я залез руками в сторону предполагаемой щели, и нашарил рукой какой-то предмет, которого там вовсе не должно было быть. Вытащив его на свет божий, я прищурился. Это была небольшая чёрная коробочка, которая задорно подмигивала тремя огоньками, и создавала небольшие помехи в работе навигатора, когда я подносил её поближе к экрану. Это был явный жучок — то ли просто следящий, то ли с функцией передачи данных — я не специалист, я не разбираюсь, какими они бывают. Интересно, кто же его подсунул мне, и, главное, когда? Хотя что там думать, когда. Спецслужбы и в моей-то России работали дай Б-г, а тут, с широким финансированием, у них должны быть поистине безграничные возможности. Почему-то я сразу подумал именно на КГБ. А, впрочем, кто это может быть ещё?

Тем временем, пока я был занят рассуждениями, пробка понемногу начала рассасываться, и я двинулся вперёд. Нужно было уже торопиться, так как до поезда оставалось немногим более получаса.

На экране телевизора Ламбьель безукоризненно исполнил своё знаменитое вращение, и изящной дорожкой выбежал на прыжок. Насколько я помнил по старому миру, Ламбьель обычно вращением предварял финальные, самые сложные и эффектные элементы выступления. Так оно оказалось и тут — под "Голубой Дунай" Штрауса Стефан выпрыгнул, и великолепно исполнил каскад из четверного и потом тройного акселя. Как говорится, при живом Плющенко без четверных прыжков на чемпионаты и Олимпиады даже не выезжайте. А сам Плющенко, тем временем, откровенно скучал на скамейке — он первым откатал произвольную. И откатал просто божественно, без единой помарки, и вся интрига заключалась в том, кто именно займёт второе место — Жубер, Ламбьель, или восходящая советская звезда Олег Родионов. Родионов, впрочем, откатался очень неплохо, но два подряд сорванных ритбергера не оставляли ему надежд даже на пятое место. Но за советское катание на ближайшей Олимпиаде можно было не беспокоиться.

Вчера, в который раз советские фигуристы забрали себе всё золото Европы, причём лучшей парой стали Шабалин-Савченко. У нас Алёна каталась за Германию, но тут, само собой, ни в какую ФРГ она не поехала. Катались они почти идеально. Похожее катание я видел только один раз, когда на чемпионате мира в Канаде, кажется, Бережная и Сихарулидзе заняли второе место, а их обошли блистательные канадцы Сале и Пелетье. Канадцы, точно помню, тогда катались под "Love Story". Я заворожено смотрел на выступление, Наташа скрипнула зубами, а тётя Света усмехнулась. Я посмотрел на мою невесту — глаза у неё от ревности позеленели ещё больше. Я недоумённо пожал плечами, и тут услышал тихий голос, больше напоминающий шелест медленно вынимаемого из ножен клинка:

— На свою Алёнушку любуешься, да?

— Эм… ты о чём, дорогая? — не понял вопроса я. Почему Савченко вдруг моя, и почему мне на неё нельзя любоваться?

— А то я не помню, как вы катались… А ты, типа забыл? Как к ней в больницу бегал, когда мы уже начали встречаться? К Алёнушке, бедной, никого у неё тут нету — передразнила Наташа кого-то, по всей видимости, меня. И тут я прифигел. Неужели мой двойник встречался с самой Савченко? Хотя, чего тут удивительного, ежели они с Ягудиным у Чайковской тренировались?

— Знаешь, я и вправду что-то смутно припоминаю — и я ни капли не врал. Тяжело помнить то, чего никогда не знал. А и вправду, жалко двойника. Иметь такой талант, такие перспективы — и потерять всё из-за глупой аварии. Он, двойник, в 2001 году попал под колёса автомобиля, как раз тогда, когда спешил на очередную тренировку. Провалялся полгода в больнице, ему по кусочкам собрали коленную чашечку и бедро, он выбрал всю годовую сумму медицинской страховки, но вердикт врачей был однозначен — никакого большого спорта. Максимум — изредка выбираться на лёд и не давать ноге больших нагрузок. Никогда в жизни. Как мне рассказала Наташа, тогда я (то есть двойник) запил так, что чертям в аду стало тошно. Говорила, что ко мне прилетела вся семья в полном составе и вместе с Еленой Анатольевной дружно отговаривали меня от самоубийства. И, знаете, я двойника вполне понимаю — лишиться смысла жизни, будучи в шаге от Олимпиады… А ведь, если бы не та авария, то пьедестал на Зимней Олимпиаде в Лондоне был бы полностью советским, скорее всего. Судя по старым записям, и моим ощущениям от поведения тела на льду, мой двойник был одним из лучших фигуристов мира — как минимум, не уступавшим ни Жуберу, ни Ламбьелю.

— Ладно, хватит смотреть, душу травить себе. Идите, детки, кушать — прервала нас тётя Света, заботясь о моём душевном здоровье.

Когда мне Наташа рассказала эту историю, я зауважал своего двойника. Даже против воли. Да, конечно, он сволочь, предатель и всякое такое, но перенести крушение дела всей жизни, получить страшную травму, и — радикально сменить всё… это надо иметь яйца. После выписки из больницы, двойник почти забросил Инженерно-Экономический Институт, и перевёлся в Политех. Там он за год одолел программу двух курсов, и нагнал своих сверстников. Разумеется, ему, как всесоюзно знаменитому на тот момент спортсмену, делали серьёзные поблажки, но, судя по всему, учился он на совесть. А после окончания сразу двух ВУЗов, он попал по распределению (и большому блату) к Фрейману, где и продолжал трудиться до недавнего времени. А ещё двойник в 2005 году наплевал на врачей и вышел на чемпионат Ленобласти. Из солидарности к нему, на скромный чемпионат заявились почти все звёзды советского катания, и шоу получилось феерическим. Записи его я нашёл и в Паутине, и в Интернете. На чемпионате, кстати, двойник занял третье место — после Плющенко и некоего Андронова, что было огромной победой — после двухлетнего перерыва и травмы, несовместимой с катанием. Это было последним его выходом на большой лёд, после чего он с головой ушёл в науку…

На Ленинград внезапно обрушилась оттепель, и узкие улочки центра города превратились в глубокие каналы. Было впору покупать резиновую лодку с небольшим моторчиком, и ходить по сотням новых протоков и речек, полных грязной воды, с относительным комфортом, не рискуя ежеминутно залить радиатор, и получить гидроудар двигателя. Матерясь и богохульствуя, я аккуратно, "на цыпочках" пробирался мимо кое-как припаркованных автомобилей на улице Рубинштейна к дому N12. Там я должен был забрать свадебный подарок Наташе — платиновую диадему с россыпью мелких бриллиантов, усыпавших поистине царское украшение. В принципе, можно было бы бросить машину прямо тут — и дойти пешком, но я не рисковал — позади остался нахально улыбавшийся мне ГАИшник, а знак "парковка только для служебных автомобилей" запрещал мне остановиться там, где я пожелаю. Вот и приходилось тащиться далеко в конец улицы с тем, чтобы потом, пачкая дорогие итальянские ботинки и не менее дорогие брюки английской шерсти, добираться до нужного мне дома. А потом повторить тот же путь в обратном направлении. Но нарушать правила мне не хотелось — здесь было очень строго с ПДД, и что вовсе удивительно — большинство инспекторов не брали взятки. Как мне объяснил Фрейман, ГАИ-шникам тут платили достаточно много, и постоянно бдела собственная безопасность, которой платили в соответствии с процентом выявленного взяточничества. Правильно я всегда говорил, что правовое государство существует только там, где существует атмосфера тотального стукачества. Пускай меня ругают — но Европа чистая только потому, что там выброшенный окурок на улице автоматически означает звонок в полицию и последующий штраф. Где стучат — там соблюдаются законы, как бы омерзительно для уха русского человека это не звучало. Мы росли в фактически лагерного типа государстве, где "мент" — чуть ли не худшее школьное оскорбление, за которое дрались до крови и сломанных рёбер. Мы жили в стране, где блатняк — вполне уважаемый музыкальный жанр, и популярные исполнители этой омерзительной тюремной похабщины — более известны, чем Нетребко, Хворостовский и Рихтер. Мы росли в стране, где укрыть человека от закона — благое деяние, а подставить подножку правоохранительным органам — чуть ли не геройство. Мы росли в стране, где слово "стукач" — было одним из худших оскорблений.