Побег из Олекминска - Вера Александровна Морозова

ушла не солоно хлебавши. У ворот ее догнала Дарья, слушательница фельдшерских курсов, и, потупив глаза, попросила забыть адрес. Оказывается, родители в ее комнате сделали обыск и нашли листовки, которые она хранила под матрацем. У матери начался приступ грудной жабы, а отец разбушевался и пригрозил отнести листовки в участок. Вот-те какие делишки... Дарья в ногах валялась, чтобы листовки сожгли и до участка дело не доводили. Отец, галантерейный купец, был человеком крутого нрава и оттаскал ее за косу. Брат служит в полиции, и угроза отца испугала Дарью. На глазах блестели слезы — нет, она не может оставаться помощницей Марии: подругу погубит и себя до тюрьмы доведет. Вот и решила бросить в воду все, привязав для тяжести камень, так и сказала: «Камень». Камень для верности, чтобы правда никогда не всплыла.

Мария смотрела на девушку с жалостью. Физически неприятно было видеть ее распухшее от слез лицо и слушать плаксивый голос. Испугалась... Даже первой проверки не выдержала... А Дарья все причитала:

— Лучше хлеб с водой, чем пирог с бедой.

Ох, как богат русский обыватель на всякие присказки, когда хочет оправдаться в собственных глазах! Трусость всегда отвратительна, в какие бы личины ни рядилась. Мария повернулась круто и хотела уйти. Та бежала, хватала за руку и приговаривала:

— Не плюй в колодец — сгодится воды напиться. — И, не услышав ответных слов, неуверенно закончила: — Гора с горой не сходятся, а человек с человеком свидятся.

Мария с силой оттолкнула девушку и быстро заторопилась по переулку. Гнев ее понятен, но куда деваться? Идти к Туркину, к адвокату велеречивому. Вечно в недовольных... Может быть, укроет?! Гм?! Вряд ли... И в прошлый раз держал себя препротивно.

Она свалилась неожиданно, как снег на голову. Не спала уже третью ночь. Ездила в село неподалеку от города. Брела по осеннему бездорожью, нудные частые дожди превратили проселочную дорогу в сплошное месиво, по которой ни человек, ни лошадь не пройдут. И все же она прошла! И долго очищалась у вокзала от грязи, пыталась привести себя в божеский вид, дабы не вызвать подозрение. И вот она, продрогшая, голодная, добралась до квартиры адвоката, расположенной в центре Крещатика. Двери с медными нашлепками. Медные ручки, начищенные до блеска. В подъезде в медальонах нимфы с облупленными носами. Зеркала. Мария накрутила пальцами кольца волос на лбу для поднятия настроения и, вздохнув, нажала кнопку звонка. Дверь открыла франтиха горничная. В накрахмаленных оборках фартук. Наколка в волосах белая до синевы. В глазах насмешка, хотя приучена ничему не удивляться. Вышел адвокат... Отшатнулся и затащил ее в кабинет. Долго и нудно упрекал за проявленную неосмотрительность. И все прикрывал заботой об осторожности. От голода у нее кружилась голова, и смертельно хотелось спать. Кажется, на вопросы адвоката отвечала невпопад. Потом увидела на паркете, в который можно было смотреться, как в зеркало, грязь от ботинок. И развеселилась. Очень смешное лицо у этого типа: вытянутое, с косыми глазами, с губами ниточкой, — словом, лицо в кривом зеркале. Такие зеркала в балаганах на базарах. Заплатишь пятачок — и смейся вволю, а тут без денег — и столько удовольствия. Неожиданно влетела жена, молодящаяся дамочка. Платье красное. Шарфик красный. Туфли красные. Лицо в румянах. Дамочка восхищалась геройством мужа. «Ах, Вольдемар!.. Браво, Вольдемар... Я не оставлю тебя, Вольдемар, даже если пойдешь этапом в Сибирь». Глаза, густо накрашенные, горели восторгом, щеки полыхали... Она также бросалась к окну, замирала, услышав шаги горничной... «Цирк... Сплошной цирк...» — негодовала в душе девушка. Ни муж, ни жена не предложили ей высушить платье, сменить обувь, не дали куска хлеба. Дамочка хотела ее вытащить к гостям, собравшимся на музыкальную среду, и показать, как диковину. Правда, муж отговорил. Так и ушли к гостям, плотно закрыв дверь в кабинет. Перед уходом дамочка все нагнетала опасность, угрожавшую мужу: «Сибирь... Восточная Сибирь... Возможно, и Алексеевский равелин Петропавловской крепости...» Казалось, такая перспектива восхищала ее. Кривляка старая... Ох уж эти либеральные болтуны, господа сочувствующие!..

Утром Мария ушла, господа не проводили ее. «Революционер» в ожидании Петропавловки блаженствовал в пуховой перине. Горничная с брезгливой гримасой вынесла в переднюю на тарелке стакан с молоком, но Мария до еды не дотронулась.

Укрыла ее Ида. Расцеловала жарко, закачала сокрушенно головой, увидев, как исхудала Мария и нехорошо кашляет. Стащила платье, ботинки. Напялила на ноги шерстяные носки, бабушкину кофту, свою ночную рубаху и уложила спать на печь. И долго ругалась:

— Почему сразу не пришла? Видишь, испугалась подвести... Крупозного воспаления легких не испугалась?!

Сильнее довода, как думала Ида, привести было невозможно. И действительно, Мария разболелась — голова тяжелая, в глазах красные круги, сильный глухой кашель с надрывом. Смотрела на Иду с трудом, и стены качались, и окна падали. Беда... Беда... Весь мир наполнился звоном, от боли она зажимала уши и кусала губы, чтобы не кричать. Появился какой-то человек с липкими и холодными руками, обматывал ее бинтами. И Мария срывала компрессы со лба. Ида была в отчаянье. Заболела подруга... Заболела... Дыхание прерывистое. Жаркое. Со свистом, которого и сама пугалась. В разгоряченном сознании кошмар все разрастался. В комнату пришли люди и хотели ее связать. Они больно давили на грудь, пытались схватить и стащить с кровати куда-то в пропасть. Люди не давали ей дышать и старались мокрым полотенцем зажать рот. Мария дралась с ними. Она не давала врачу прощупать пульс, послушать дыхание. Врач, которого рекомендовали друзья-подпольщики, беспомощно пожимал плечами. Ида ласково ее уговаривала, гладила по лицу, но все было бесполезно. Физические и нравственные силы больной были подчинены одному — не подпустить к себе врача, чужого человека, который якобы хотел ее связать. Нет, она здесь, у Иды, и останется. И опять боролась, отторгая всякую помощь. И звала Иду, как последнюю надежду. Временами узнавала подругу и крепко, до боли, стискивала ей руку, умоляя не оставлять одну и не отдавать полиции. Врач горько качал головой:

— Конечно, жизнь с вечным ожиданием опасности до хорошего не доведет. Менять образ жизни нужно... А как его изменить, коли образ мыслей таков.

Врач умолкал. Приходил каждый день и деньги за визиты не брал.

— Куда там! — говорил уныло. — С кого брать-то...

И Ида не знала, обижаться или пропускать его слова мимо ушей. Но денег и правда не было... Смерть витала над головой Марии.

— Вся надежда на молодость! — успокаивал Иду доктор. Успокаивал он и себя.

И действительно, молодость победила.