Полка. О главных книгах русской литературы (тома III, IV) - Станислав Львовский

был известным в мире писателем, по «Москве – Петушкам» ставили спектакли за границей, поэмой восхищались Иосиф Бродский, Сергей Довлатов, Михаил Бахтин. В 1980-е о поэме начинают писать научные работы, составлять комментарии – при этом сам Ерофеев, хотя и не получал гонораров за большинство зарубежных изданий, вёл активную переписку с переводчиками, публикаторами и исследователями.

Что было дальше?

Ерофеев, умерший от рака горла в 1990 году, успел увидеть славу своего главного произведения: например, в 1989-м на его выступлении группа молодых литераторов держала в руках плакат «Мы все вышли из Петушков». Благодаря поэме успехом пользовались и пьесы Ерофеева: многие мотивы и принципы построения речи, знакомые нам по «Москве – Петушкам», получают развитие в трагедии «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора».

«Москва – Петушки» была многократно поставлена на сцене, внятной же экранизации не получилось – зато о самом Ерофееве снял документальный фильм польский режиссёр Павел Павликовский (впоследствии – лауреат «Оскара»). Поэма Ерофеева остаётся одним из самых известных, издаваемых, цитируемых русских текстов XX века, о ней часто говорят как об «энциклопедии русской жизни». Подобно тому как сам Ерофеев ссылался на классиков, нынешние популярные авторы ссылаются на Ерофеева: можно вспомнить, например, эссе Виктора Пелевина «Икстлан – Петушки». В московских барах подают коктейли из «Москвы – Петушков» – правда, от оригинальных рецептов остались только названия. В день рождения Ерофеева поклонники его творчества ездят по маршруту Москва – Петушки и обратно. Веничке и его возлюбленной с «косой от затылка до попы» поставили памятники в Москве.

Почему «Москва – Петушки» – это поэма?

Конечно, «Москва – Петушки» написаны прозой, но авторское жанровое определение совсем не случайно. В «Москве – Петушках» есть множество поэтических черт.

Несомненно, Ерофеев, называя «Москву – Петушки» поэмой, отсылал к «Мёртвым душам» Гоголя – тексту, где лирика сочетается с эпосом, смеховой тон с элегическим, и на этом фоне происходит движение героя от места к месту, от помещика к помещику. Как замечает филолог Леонид Фуксон, жанровое определение поэмы «обещает нечто высокое»[1063], и Ерофеев действительно много раз, перемежая алкогольные анекдоты, берёт высокую трагическую ноту. (Это даёт Фуксону повод сравнить сам текст «Москвы – Петушков» с одним из ерофеевских коктейлей: высокое здесь смешано с низким, Кремль – с Курским вокзалом.)

Жанр поэмы позволяет Ерофееву вступить в диалог со множеством русских поэтов, причем не только тех, кто в конце 1960-х был на слуху: помимо Маяковского и Блока, здесь и Кузмин, и Ходасевич. По замечанию стиховеда Юрия Орлицкого, «…активная цитация одних стихотворных текстов и постоянная отсылка к другим создаёт постоянный стиховой фон, на котором так отчетливо "слышны" и собственные ерофеевские "случайные метры", кажущиеся в этом контексте цитатами из русской поэзии "вообще"»[1064]. Вообще же к 1970 году жанр поэмы в русской литературе маргинален, если не считать официозных текстов вроде «Суда памяти» Егора Исаева. Эта маргинальность отвечает положению ерофеевского героя. Этот герой ведет повествование о самом себе: это дополнительно сближает жанр «Москвы – Петушков» с лирической поэзией, где такой разговор подразумевается.

Наконец, называя свой текст поэмой, Ерофеев не только устанавливает преемственность с Гоголем, но и дополнительно выделяет произведение на фоне других прозаических текстов, пусть даже текстов неподцензурной литературы. В сущности, мы, не затрудняясь, можем вспомнить всего две поэмы в прозе: «Мёртвые души» и «Москву – Петушки».

Насколько автобиографичен герой «Москвы – Петушков»?

Нельзя просто сказать, что у писателя Венедикта Ерофеева и его героя Венички много общего – потому что общее у них почти всё, от петушинского маршрута до работ по укладке кабеля, от начитанности до умения пить не пьянея, от артистизма до реально существующих друзей. И тем не менее между автором и героем остаётся важное расстояние: перед нами не автобиография, а создание своего рода «образа себя». Судьбу героя в таком случае можно трактовать как отработку или даже заговаривание страшного сценария.

Возникает соблазн сравнить Веничку с Эдичкой из дебютного романа Эдуарда Лимонова (о влиянии Ерофеева на Лимонова говорилось не раз, сам Ерофеев такую преемственность отвергал): притом что события «Эдички» сложнее верифицировать, этот роман более автобиографичен, чем «Москва – Петушки», между автором и героем оставлен ещё меньший зазор, чем у Ерофеева.

Почему Веничка постоянно подчёркивает свою деликатность и отверженность?

Иногда приходится слышать жалобы неподготовленных читателей на то, что в своей книге Ерофеев вывел опустившегося матерящегося алкоголика. Но, наверное, излишне объяснять, что мат и алкоголизм вполне могут сочетаться с деликатностью, ранимостью и утончённостью психики. «Москва – Петушки» – это не только рассказ о путешествии и попутное бытописание. Это ещё и исповедь человека, которому собутыльники могут сказать: «С такими позорными взглядами ты вечно будешь одиноким и несчастным». В опьянении Веничка философски наблюдает не только за такими явлениями, как икота или взаимосвязь зарплаты с количеством выпитого. Вместе с алкоголем он впитывает истину о мире: «…я уже на такое расстояние к ней подошёл, с которого её удобнее всего рассмотреть. И я смотрю и вижу, и поэтому скорбен. И я не верю, чтобы кто-нибудь ещё из вас таскал в себе это горчайшее месиво – из чего это месиво, сказать затруднительно, да вы всё равно не поймёте, но больше всего в нём "скорби" и "страха". Назовём хоть так. Вот: "скорби" и "страха" больше всего, и ещё немоты. И каждый день, с утра, "моё прекрасное сердце" источает этот настой и купается в нём до вечера». И синтаксически, и идейно эта часть монолога Венички зависит от Достоевского, ставит его в один ряд с таким героем, как князь Мышкин из «Идиота»; прототип обоих героев в конечном итоге Иисус Христос.

Можно ли считать Веничку интеллектуалом?

Подобное определение, скорее всего, просто оскорбило бы его. Интеллектуализм Венички Ерофеева – подчёркнуто дилетантский. Он не к месту употребляет философские термины («Это ведь – пукнуть – это ведь так ноуменально…»), делает ошибки, впадая в патетику, называет Пьера Корнеля «поэтом-лауреатом», а акынов и саксаул – среднеазиатской едой (у этих ошибок, впрочем, есть иронический смысл). Более того, своей эрудиции он скорее стыдится. Ему кажется вполне уместным вопрос ангелов: «А когда ты в первый раз заметил, Веничка, что ты дурак?» И лишь в состоянии пьяного ража, во время своеобразного конкурса историй, он начинает нарочно «нести околесицу» и сооружать фантасмагорию о своём пребывании в Париже – не забыв упомянуть и Сартра с Бовуар, и сослаться на Эренбурга, и спародировать тёмный стиль французской гуманитарной эссеистики.

Безусловно, следует разделять интеллектуализм героя и автора, не путать Веничку и Венедикта. В письме венгерской переводчице «Москвы – Петушков», озабоченной нелепостью оборота «в назидание народам древности», Ерофеев говорил: «Так ведь это обыкновеннейшее дуракаваляние и фиглярство. У меня бы не повернулась рука написать тривиальность вроде "…в назидание грядущим народам" и пр.». В том же письме он терпеливо разъясняет цитаты из не самых известных источников – поэзии Мирры Лохвицкой и анонимных английских баллад.

Зачем Веничка хочет попасть в Кремль?

Кремль – то место, с которым в первую очередь знакомятся в Москве туристы. «Начинается земля, / как известно, от Кремля», – писал Владимир Маяковский. Как указывает Эдуард Власов в своём комментарии к поэме, «игнорирование – вольное или невольное – Московского Кремля гостем столицы является открытым вызовом обычаю, делает его отверженным»[1065]. То, что Веничка постоянно промахивается мимо Кремля, – один из признаков непреодолимого аутсайдерства героя. Важно отметить, что он действительно «гость столицы»: «Москва – Петушки», по авторскому указанию, написаны в Шереметьеве и Лобне, и как раз оттуда накануне событий поэмы Веничка приезжает на Савёловский вокзал.

В финале поэмы Веничка всё же видит Кремль – как раз в тот момент, когда он ему совершенно не нужен. В вывернутом апокалиптическом мире Кремль оказывается зеркалом Курского вокзала.

Реальный Венедикт Ерофеев, по различным свидетельствам, в Кремле неоднократно бывал.

Какова символика буквы «ю» в «Москве – Петушках»? Что она означает?

Это одна из главных загадок «Москвы – Петушков». Один из читателей поэмы выдвинул[1066] остроумную гипотезу: по его мнению, слова Ерофеева «Он знает букву "ю" и за это ждёт от меня орехов. Кому из вас в три года была знакома буква "ю"? Никому; вы и теперь-то её толком не знаете. А вот он – знает, и никакой за это награды не ждёт, кроме стакана орехов» –