Полка. О главных книгах русской литературы (тома III, IV) - Станислав Львовский

обеспечивает его органичное вплетение в ткань чегемского эпоса. Главный герой – полная противоположность чегемцам: курортный фотограф, вовсе не связанный ни с традицией, ни с местной историей, лишённый какого-либо национального колорита. Но типологически он – преемник Сандро, его цивилизованная и урбанизированная версия. Не отважный селянин, а ловелас, знаменитый своими романами. Как на дядю Сандро Искандер примеряет образ пикаро, так на Марата примеряет маску другого вечного персонажа (пусть в русской литературе не такого распространённого) – Дон Жуана. Искандер описывает любовные похождения Марата тем же языком, что и подвиги Сандро. Говоря о местах, где герою доводилось заниматься любовью, Искандер придаёт Марату героический размах. Ему нипочём никакие преграды: он преуспел «далеко в море в камере машины, глубоко в земле в лабиринте сталактитовых пещер и, наконец, высоко над землёй в кабине портального крана, где у него было несколько головокружительных встреч с крановщицей». Одним словом, именно «Марат» делает эпос нескончаемым, лишает его жирной точки, переводит из дремучего прошлого в настоящее время и современные декорации. Даже в скучное время путёвок и санаториев есть место настоящим героям, пусть и такого специфического типа, как мухусский сексуальный террорист.

Багатский мост через реку Кодор, Абхазия. 1900-е годы[1058]

Почему «Сандро…» – краткая история Абхазии в XX веке?

Отдельный и немаловажный аспект «Сандро…» – тесная связь с историей и культурой Абхазии. С одной стороны, здесь всё очевидно: Искандер сам родом из Сухума (то есть Мухуса), в детстве много времени проводил в том самом Чегеме, который описан в романе, а в молодости работал в абхазском Госиздате. Он просто пишет о горячо любимых им родных местах.

Главное, что Абхазия даёт «Сандро…», – многоязычие, пестрота. Роман написан полностью по-русски, но герои, как следует из авторских ремарок, говорят и по-грузински, и по-абхазски. Про старика Хабуга, отца Сандро, отдельно говорится, что он знает греческий, абхазский, турецкий и грузинский (но не русский). Так складывается образ земли, населённой очень разными людьми, говорящими на очень разных, совершенно непохожих языках. Что не мешает им понимать друг друга.

Абхазский язык сам по себе оказывает огромное влияние на текст «Сандро…», создаёт специфическую ироничную интонацию романа: можно вспомнить путаницу в новелле «Дядя Сандро у себя дома», возникающую из-за того, что по-абхазски «присматривать» и «руководить» – одно и то же слово (из-за чего обычный гаишник в романе становится героем легенды: «присматривает за всеми машинами, идущими по приморской дороге» и «имеет государственный пистолет»).

Помимо яркого южного колорита и языка, Абхазия даёт роману очень специфическое отражение событий XX века в сюжете. Практически все крупные катастрофы – Гражданская война, репрессии, коллективизация – здесь имели свой характерный извод, происходили не так, как в европейской части России. Репрессии были связаны с падением коммунистического лидера Абхазии Нестора Лакобы; Гражданская война была не между красными и белыми, а между меньшевиками и всеми остальными. Искандер рассказывает историю катастроф XX века – но не в масштабах СССР, а в локальном масштабе крохотной республики.

Венедикт Ерофеев. Москва – Петушки

О чём эта книга?

Пребывающий в запое Веничка Ерофеев отправляется с Курского вокзала в Петушки – рай на земле, где его ждут любимая женщина и ребёнок. По пути он рассказывает о своей жизни, невообразимых самодельных алкогольных коктейлях, фантасмагорических странствиях и философии икоты, встречает самых разных попутчиков и фатально меняет курс путешествия, которое закончится трагически и нелепо. Алкогольный сон и исповедь, совмещённые в одном тексте, саркастическая энциклопедия советской жизни 1960-х и постмодернистское цитатное полотно – «Москва – Петушки» называется поэмой и действительно имеет много общего с поэзией, но сразу после написания с очевидностью становится одним из главных достижений русской прозы XX века.

Когда она написана?

Авторское указание в конце поэмы – «На кабельных работах в Шереметьево – Лобня, осень 69 года». В интервью Леониду Прудовскому Ерофеев даёт другую датировку: «…Зимой семидесятого, когда мы мёрзли в вагончике, у меня явилась мысль о поездке в Петушки, потому что ездить туда было запрещено начальством, а мне страсть как хотелось уехать». Далее он говорит, что писал поэму с конца января по начало марта (таким образом, «осень 69 года» может быть указанием на время действия поэмы «Москва – Петушки»). Запрет на поездку в Петушки – отголосок истории учёбы Ерофеева во Владимирском пединституте в начале 1960-х: он умудрился так настроить против себя местные власти и институтское начальство, что его отчислили и велели немедленно убираться из области. Ко времени написания поэмы «Москва – Петушки» Ерофеев – «широко известный в узких кругах автор», о его вольном нраве, даре писателя и умении пить не пьянея ходят легенды, но до «Москвы – Петушков» эта слава остается локальной.

Как она написана?

Несмотря на внешнюю простоту фабулы, «Москва – Петушки» – сложно устроенное произведение. Поэтическая патетика здесь смешана с «нецензурной» экспрессией, текст переполнен очевидными и скрытыми цитатами из Библии, русской классики, официозной советской культуры. Превращение линейного повествования о путешествии в кольцевое повествование о возвращении позволяет Ерофееву расставить по тексту сюжетные «зеркала», но обращение непосредственно к читателям создаёт атмосферу предельной и доверительной искренности, – может быть, играет роль то, что изначально поэма «Москва – Петушки» задумывалась как произведение для немногих друзей.

Венедикт Ерофеев. 1988 год[1059]

Карта станций Горьковского направления. Из книги «Расписание движения пригородных поездов». 1987 год[1060]

Что на неё повлияло?

Очевидный претекст «Москвы – Петушков» – «Мёртвые души» с их многочисленными отступлениями, сочетанием сатиры с лирической патетикой и путешествием в основе сюжета. Ещё один классический текст, с которым легко сопоставить поэму Ерофеева, – «Путешествие из Петербурга в Москву» Александра Радищева. По мнению Владимира Войновича, «Москва – Петушки» – пародия на повесть Радищева: «Общее то, что оба автора, проехав каждый своё расстояние, увидели всю Россию, и души обоих "уязвлены стали". ‹…› Разница в том, что у Радищева барин едет и с ужасом наблюдает жизнь народа, а у Ерофеева сам народ едет мимо себя самого и ужас, которым является его жизнь, воспринимает как норму. Барин видит народ, который страдает, но у которого всё впереди, а ерофеевский Веничка видит народ весёлый, но конченый».

Конечно, на «Москву – Петушки» повлияли все те тексты, которые Ерофеев обильно цитирует, от Библии до произведений Чехова, Горького и классиков марксизма. Нельзя исключить и влияние реприз и монологов артистов «разговорного жанра», таких как Аркадий Райкин: на эстетическом уровне советский конферанс должен был вызывать у Ерофеева отвращение, но структура произведения, манера общения героя с читателями/слушателями, вполне вероятно, пародируют советскую эстраду. Не случайно большой популярностью пользовалась аудиозапись с авторским чтением «Москвы – Петушков».

Как она была опубликована?

Первоначально поэма расходилась в самиздате – причём к рукописям и перепечаткам впоследствии прибавилась и аудиоверсия (текст читал сам Ерофеев). В начале 1970-х текст был переправлен за границу – поэт и друг Ерофеева Слава Лён, близкий к кругам конкретистов[1061] и смогистов[1062], утверждает, что способствовал этому он, но, по словам самого Ерофеева, «Москву – Петушки» вывезли уезжавшие в Израиль художник Виталий Стесин, поэт Михаил Генделев и филолог Майя Каганская. Первая официальная публикация состоялась в 1973 году в иерусалимском журнале «Ами» – номер вышел тиражом 300 экземпляров, но этого было достаточно, чтобы текст начал расходиться по миру. Переводы «Москвы – Петушков» на множество языков вышли раньше, чем первая официальная публикация в Советском Союзе: цензурированный вариант поэмы был напечатан на рубеже 1988–1989 годов в журнале «Трезвость и культура» (деталь сама по себе замечательная), а полный вариант – в 1989 году в альманахе «Весть».

Как её приняли?

Филолог-диссидент Габриэль Суперфин считает, что поэма Ерофеева стала «самым массовым литературным произведением самиздата». В «Москве – Петушках» привлекало всё: изящество, грубость, цитатность, бесстрашие, но в первую очередь – новизна голоса ерофеевской прозы. К моменту выхода первого официального советского издания Ерофеев уже