Солнце в зените - Шэрон Кей Пенман

по пути к разгадке для него тайны. Хастингс улыбнулся Джорджу и любезно предложил: 'Не хотите ли участвовать в пари, мой господин?'

Джордж, довольно хорошо знавший Гастингса, вмиг стал подозрительным: 'В каком пари?'

'Я держу пари, что дочь Уорвика до настоящего времени все еще пленена вашим братом Глостером, как была два года тому назад. Что скажете? Назначим ставки?'

Джордж закусил губу, не позволив прорваться гневному ругательству, и прожег Уилла взглядом, обещающим не менее, чем развязывание войны без предупреждения.

'Осторожнее, мой господин Гастингс. Говорить не думая, - привычка крайне опасная, а мне мнится вы попали в ее рабство. Существует несколько более надежных способов приобрести себе недругов, которых вы не стали бы заводить... Уверенно могу вас заверить'.

Уилл лучился весельем, в его глазах заискрились золотистые блики. 'Да, но что может еще один недруг значить для вас, мой господин?' - промурлыкал он, - 'когда вы и так обладаете целым войском врагов'.

Джордж был задет сверх возможной для него меры, он даже позабыл на время о присутствии в момент разговора ревностно внимательной публики. Но эти зрители, возлагавшие ожидания на возбуждение противоборства, остались разочарованы, ибо в этот миг в зал вошел король, и, как всем было известно, даже Джордж Кларенс не отличался такой безрассудностью, чтобы устраивать сцену сейчас, когда суд даже не открылся.

Ланкастерцев признали виновными в измене, решение, озвученное бесстрастным голосом Ричарда, герцога Глостера, требовало смертной казни. Вечером на рыночной площади, где сходились Церковная и Высокая улицы, установили помост. На следующее утро, в десять часов, вызвали священника, - отпустить грехи осужденным, дабы потом обезглавить их под тенью высокого каменного креста. Эдвард отринул свое право на потрошение тел, даровав мертвым достойное погребение.

В тот же вторник йоркистская армия покинула Тьюксбери. Даже эта, 'сладчайшая из побед', не подавила всего возмущения в королевстве Эдварда. Бастард Фальконберг, связанный с Уорвиком родственными узами и долго сидящий занозой в боку короля, отплыл из Кале и прибыл в Кент, где имел некоторый успех, стянув под свое крыло противостоящих Йорку. Также поступали донесения о волнениях на севере Англии, устроенных яростными ланкастерцами, еще не подозревающими о гибели юнца, заключавшего в себе их ярчайшие ожидания.

Эдвард решил, что Лондон, оставленный под присмотром его свояка, Энтони Вудвилла, сумеет отразить нападение Фальконберга, приди тому в голову мысль, - угрожать столице. Король выбрал оттянуть армию на север, дабы лично усмирить беспорядки в этом шатком регионе, уже долго сохраняющим недружелюбие к династии Йорков. Но на подступах к Ковентри Эдварда встретил граф Нортумберленд, наконец-то, отважившийся покинуть свои северные угодья, услышав весть об ошеломительном триумфе, одержанном при Тьюксбери. Он принес добрые новости о завершении волнений на севере, причем, о завершении почти накануне их начала, благодаря разнесшемуся повсеместно слуху, - все, что сохранилось от королевской крови Ланкастеров, курсирует по венам слабого растерянного человека, находящегося в лондонском Тауэре.

Эдвард остановился в Ковентри, дожидаясь там свежего пополнения войска, прежде чем возвращаться в столицу, прояснять вопрос с последней задерживающей угрозой, стоящей на дороге его воцарения, воплощающейся в личности ранее упомянутого Бастарда Фальконберга. И именно в Ковентри король также надеялся на прибытие Маргариты Анжуйской, через два дня после битвы при Тьюксбери захваченной в плен сэром Уильямом Стэнли.

Книга вторая   Анна

Глава первая

Ковентри, май 1471 года

Анна Невилл держала в руке маргаритку. Пока она сидела здесь, на залитом солнцем подоконнике, в первый день их пленения в Ковентри, - девушка обрывала один за другим лепестки, аккуратно складывая их на коленях. Анна обнаружила цветок вскоре после того, как люди Уильяма Стенли препроводили ее с ланкастерской королевой в монастырскую приемную, где оставили, пока сам захватчик поспешил к монарху, - объявить о конечных поимке и задержании француженки.

Не было никаких сомнений, - цветок предназначался для сообщения, для передачи соболезнований, что не смели облечь в слова. Он совсем не являлся случайностью, скорее знаком, выбранным кем-то, испытывающим к ланкастерцам симпатии. Анна находилась в полной уверенности, ведь английское растение на французском языке носило имя Маргариты и долго занимало место личной эмблемы и любимого цветка Маргариты Анжуйской. Девушка промолчала про совершенное открытие и, пока ожидала прибытия кузена Эдварда, в рассеянном забвении занималась методичным обрыванием белоснежных лепестков. Пять...шесть... Она тщательно вела счет каждому. Семь лепестков, выдернутых из маслянисто-желтой сердцевины. Ровно по числу дней, проведенных ею в состоянии вдовства.

Анна подняла взгляд с колен, направив его вдоль комнаты на свекровь, отмечая разрушительные воздействия на некогда прекрасное лицо переживаний прошлой недели. Они не разбудили в девушке сострадания. В пору воспитания Анна не сталкивалась с ненавистью. Но это было до времени отправления с отцом во французское изгнание, до непонимания, что такое ненавидеть другое человеческое существо, тогда, когда ей не предоставляли причин к ненависти.

Тем не менее, после жизни в замке Амбуаз Анна быстро постигла науку ненависти. Она стала ненавидеть Эдуарда Ланкастера даже больше, чем боялась, - ненавидеть презрение в его голосе, когда принц говорил о ее отце, ненавидеть угрозы кровавыми карами династии Йорков, ненавидеть манеру принца взирать на ее ужас и смеяться над ним. Больше всего Анна ненавидела ночи, когда скука или отсутствие других подруг приводили Эдуарда в ее постель, и девушке приходилось безмолвно покоряться его требованиям физических отношений, ибо он имел право супруга, право пользоваться телом жены по собственному разумению, ведь она ему принадлежала. Что больнее физических страданий и унижений вынужденной близости отравляло душу Анны, так это утрата своей личности. В такие моменты она переставала быть Анной Невилл, теряла сущность, причину жить иначе как для удовлетворения нужд Эдуарда, которые могло насытить любое нежное женское тело.

Ничего неожиданного в покорности мужу девушка не видела. Она знала, послушание - долг жены