Балаустион - Сергей Конарев

— Синедрион состоялся вчера, с опозданием на один день из-за каких-то неблагоприятных знамений, замеченных эфором Полемократом, — начал рассказ Галиарт. — Сам знаешь, как мы готовились к этому событию… Последние несколько дней прошли в горячечной суете, даже о Горгиле почти забыли. Утром, перед тем, как отправиться на суд, Пирр получил письмо от отца. Вечером предыдущего дня вернулся корабль, что доставил на Крит Эпименида и отряд номаргов, и на ней прибыл один из слуг Эпименида с данным посланием. Эпистола была по-лаконски краткой и по-критски туманной.

«Павсаний Эврипонтид возлюбленному сыну Пирру привет.

Сын мой, прибудь ко мне в Кидонию, как бы ни удерживали тебя в Лакедемоне важные и неотложные дела. Жизни моей угрожает немалая опасность, посему жду тебя по возможности скорее.

Да сопутствует Посейдон Владыка твоему кораблю.

Надеюсь на скорую встречу.

Пирр поднял на Лиха озабоченный взгляд. Они были одни на заднем дворе особняка тетки Ариты.

— Что ты об этом скажешь?

— Немногословность настораживает, — выпятил губы Коршун. — Опять ловушка? Быть может, послание поддельное?

— Нет, — Пирр покачал головой. — Письмо настоящее. Руку отца я знаю хорошо. И печать его.

— А человек, что доставил его….

— Раб Эпименида, — поморщился царевич. — Добавить что-либо не может. Эпименид ничего не велел передать на словах — возможно, побоялся доверить? Великие силы, что там происходит, на этом проклятом острове?

— Тебе нужно отправляться, — твердо сказал Лих. — Я пригляжу, чтобы в Спарте ничего дурного не произошло к твоему возвращению.

— Я рассчитываю на тебя, — Пирр пристально глянул в глаза первого «спутника». — Клянусь Зевесом, я и так собирался сам плыть за отцом, когда его оправдают. А победа будет наша, наша, дружище Лих!

От избытка чувств царевич потряс товарища за плечи.

— Тогда идем в суд! — ощерился Коршун. — Я желаю взглянуть на морды Агиадов в момент, когда геронты объявят решение.

— Заседание проводили в храме Ликурга, как всегда, если дело касается важнейших вопросов.

— Народу набилась — хренова туча! — поддакнул с козел Феникс. Он управлял лошадьми одной рукой, а другой сосредоточенно ковырялся в носу. Что было небезопасно для носа, если учесть вышеупомянутое состояние дороги. Вокруг стояла тьма, на небе в прорехах облаков лениво поблескивали тусклые звезды.

— Точно, — кивнул Галиарт. — Кроме самих геронтов, эфоров и Эвдамида, для которых были отведены отдельные места на возвышении, помимо жрецов, магистратов и офицеров всех мастей, заполнивших святилище, повсюду — в боковых нефах, на галереях и лестницах — во множестве собрались простые граждане.

— А Ион, писака хренов, залез на бордюр галереи. И ронял оттуда то свои дощечки, то стилос. А в последний раз — сандалию, которая свалилась — ха-ха-ха! — аккурат на голову полемарха Маханида, — весело поведал Феникс.

— Ион заработал взыскание? — поинтересовался Леонтиск.

— Не-а, — хмыкнул Феникс. — Маханид, старый пень, даже не понял, что это ему на башку брякнулось. Все глядели вперед, на геронтов.

— Половина заседания, — вступил Галиарт, — ушло на воспоминания о причинах и деталях того, восьмилетней давности, приговора. После четырехчасовой болтовни, обсасывания тонкостей, прецедентов и нюансов законов выяснилось, что никакого святотатства царь Павсаний не совершал, а обвинение было построено на эмоциях, а не на фактах….

«…и посему обвинение царя Павсания в святотатстве, свершенном против богов-олимпийцев суть ложно, и приговор, оному царю Павсанию вынесенный, есть незаконен.

Геронты призвали дать пояснения по данному вопросу эфора Полемократа. Сей Полемократ, верховный жрец святынь лакедемонских, и во время осуждения Павсания таковым являлся, и принимал, кстати, в обвинении царя не последнее участие. Теперь же эфор Полемократ, за свою внешность лакедемонянами Скифом прозванный, объявил, что вскрылись новые обстоятельства дела, понуждающие его признать царя Павсания невиновным и ходатайствовать о скорейшей отмене неправедного приговора. И еще сказал эфор-жрец вещь неслыханную — то, о чем все знали, но вслух не говорили: что судилище былое происходило под ахеян и македонцев давлением сильнейшим, что и привело, при попустительстве второго царя, Агиса, к столь суровому вердикту. Хоть римляне и не были названы, каждый понял, в чей щит сия стрела, и поднялось в собрании смятение изрядное. Ибо консуляр Фульвий Нобилиор, посол римский, на почетном месте сидел и все эти речи слышал…».

— Что этот misererum себе позволяет? — прошипел консул Фульвий сидевшему рядом македонянину.

— Похоже, он рехнулся, — с выражением безмерного изумления на лице ответствовал Лисистрат.

— Всеблагие боги охраняют закон справедливости, коя есть главный закон, заповеданный бессмертными людским владыкам, — разлетался над возбужденно гудящей толпой зычный голос жреца Полемократа. — Блюдущие закон справедливости милы богам, попирающие его божественное наказание имут. И сегодня справедливость требует, дабы посыльники сторон, осудивших невинного, покаяние принесли и приложили все силы для устранения свершенного зла.

Сотни глаз обратились на сидевших с каменными лицами Эфиальта, архистратега Ахейского союза, Лисистрата, посла Македонии, и, разумеется, консула Римской Республики Фульвия Нобилиора.

— Меня предупреждали, что этот эфор-жрец — человек, больной на голову, — проговорил, почти не разжимая губ, римлянин.

— Подобные болезни головы лечатся только усечением, — выдохнул белый от ярости македонский посол.

Полемократ продолжал говорить. Толпа рокотала все громче.

— Мы-то знали, что Скиф на нашей стороне, хоть и не верили до конца, честно сказать, — Галиарт на миг замолчал, откусывая пирожок, выуженный из корзинки тетки Афросиды. — Но остальные — и Эвдамид, и эфоры, и особенно иноземцы — выглядели весьма растерянными. А говорил Скиф хорошо….

Леонтиск сосредоточенно слушал, жуя пирожок.

— Да, набормотал наш архижрец — бес на печку не вскинет, — хохотнул Феникс. — Македонец, крыса худая, от злости чуть из сандалий не выскочил, когда Скиф заставил-таки его выступить и всенародно признать, что Павсаний был не таким уж чудовищем, каким его представили. Римлянин промямлил что-то в том же духе, родил от силы две дюжины слов… Потом слово взял Эфиальт, ахейский пуп, и в отличие от прочих, попер на рожон. Заявил, что Павсаний, вечный враг порядка, был осужден за дело и пускай себе сидит на острове, там ему, мол, самое место. Ты представляешь?

— Угу, — промычал Леонтиск с набитым ртом. — И фто?

— Все начали орать, но Колченогий, пес, сразу навел порядок….

Оглушительный гул меди полетел по залу, отражаясь от стен и колонн, перекрывая крики и ударяя по ушам. Эвдамид колотил скипетром по колоколу до тех пор, пока не воцарилось некое подобие тишины.

— Граждане Лакедемона, соблюдайте порядок! — крикнул царь в толпу. — Иначе мне придется закрыть заседание.

— Конечно, щас! — раздался выкрик из середины зала. — Это заседание тебя закроет!

Лицо молодого царя окаменело.

— Кто это сказал? — спросил он тихо, но так, что услышали все.

Все крутили головами, пытаясь увидеть безрассудного наглеца.

— Кто? — повысил голос царь. — Выйди и предстань перед всеми, ты, бестелесный голос.

Толпа зашевелилась, раздвигаемая сильными плечами пробирающегося к трибуналу высокого мужчины.

— Я не бестелесный, — гордо произнес он, поднимаясь по ступеням. — Меня зовут Агасикл. Старший пентакосиарх Третьей моры хилиархии Афины….

— Разумеется, Питанатский отряд? — язвительно перебил его стоявший по правую руку от царя Леотихид.

— Питанатский отряд, — с достоинством кивнул Агасикл.

Братья-Агиады переглянулись.

— Под трибунал, — взмахнул рукой Эвдамид. — За оскорбление величия царского сана. Эврилеонт.

Командир Трехсот коротко дернул подбородком, и двое номаргов, схватив Агасикла под руки, уволокли его прочь. Рядом с ними дюжий пентакосиарх выглядел тщедушным евнухом.

В храме Ликурга установилось мертвая тишина. Кто-то глядел на Эвдамида гневно, кто-то восхищенно, но все — с уважением.

— Слово почтенному эфору Анталкиду, — бесстрастно произнес молодой царь.

Толстяк встал, коротко глянул в сторону почетных мест, где сидели римлянин и македонец, и откашлялся, прочищая горло.

— Толстый индюк напустил мути, — Феникс не на шутку увлекся рассказом. — Балаболил с четверть часа, а чего сказал — так никто и не понял. Я, по крайней мере, не уловил. Все вокруг да около — «с одной стороны», да «с другой стороны». Тьфу! Закончил же Анталкид, сообщив всем присутствующим, что рассматриваемое дело до опупения сложное, и надо бы, значит, его отложить. Для детального исследования и тотального расследования. Ну, этот фокус у него не прошел. Все опять начали вопить и ругаться, позабыв о свирепом царе-хромоножке. Ах, мать вашу, и мне дайте!