Балаустион - Сергей Конарев

— С некоторых пор я очень тебя не люблю, эфор Анталкид, — наконец, разлепил губы Агиад. — Тебя и тебе подобных, потому что вы заставляете меня делать поступки, которые мне противны, и которые в нормальных обстоятельствах я ни за что бы не совершил. Кроме того, ты меня унижаешь, считая глупее себя, и не понимаешь серьезности ситуации. Что ж, нужно развеять этот досадный туман.

Хлопнув ладонью по колену, Эвдамид решительно вскочил на ноги.

— Ясон, помоги господину эфору. Мы идем в подземелье, и он может поскользнуться на ступеньках.

Огромный, словно циклоп, и такой же одноглазый, лохаг Трехсот с волчьей ухмылкой приблизился к нервно закусившему губу эфору. На лезвии обнаженного меча номарга блистали солнечные блики.

Спустя четверть часа они были глубоко внизу, пятьюдесятью локтями ниже мозаичного пола первого этажа дворца. В царстве Харета царили обычные запахи сырости, гнили и страдания. И отчаяния, беспросветного отчаяния обреченных жертв.

Увидев царя, палач и двое его обезьяноподобных помощников переломились в глубоких поклонах. Эвдамид снизошел до легкого кивка.

— Принять нового «кролика», государь? — оскалился приободренный этим кивком Харет, плотоядно глядя на Анталкида. Палач редко покидал подземелье и вряд ли догадывался, что перед ним могущественный эфор Спарты.

— Пока еще не знаю, Харет, — усмехнулся царь, специально сделав многозначительное ударение на слове «пока». — На всякий случай будь наготове.

— Отпирай! — приказал Ясон, ткнув пальцем в сторону одной из камер. Харет повиновался, взволнованно звеня ключами.

Перед глазами присутствующих предстала отвратительная картина. Обнаженный худой человек был распят на стене, привязанный к железным кольцам. Ноги его не доставали земли, да он и не смог бы стоять на них, потому что колени несчастного были раздроблены и представляли собой гниющие черные опухоли. Еще одно кровяное пятно находилась в паху: мужской орган был отрезан, и запах, доносившийся из раны, был просто убийственным. Но самым жутким было зрелище безносого лица; из жуткой дыры, уходившей вглубь головы, сочилась и стекала по губам клейкая жидкость.

— Не узнаешь, добрый Анталкид? — Эвдамиду пришлось откашляться, чтобы его голос не звучал так хрипло. — Это — твой близкий советник, страстный любитель мальчиков по имени Леарх.

По знаку царя один из тюремщиков окатил прикованного узника водой из ведра. Тот дернулся и открыл глаза. Эфор развернулся, как будто собираясь убежать, но в проеме двери медным колоссом замерла фигура Ясона.

— Господи-ин Анталки-ид! — тонко, но совершенно отчетливо провыл узник. — Спаси, спаси-и-и, господи-ин Анталкид!

Несчастный задергался, словно пришпиленное к стене гигантское насекомое. Даже в неверном свете факелов было видно, как побледнел Анталкид. Эвдамид наблюдал за ним с мрачной жестокостью.

— Перед тобой, милосердный господин эфор, находится продукт твоего тишайшего преступления, твоего вкрадчивого заговора, твоего невероятного неуважения к правящему дому. Взгляни на плоды рук своих. Ты толкнул этого человека в силки лжи, понудил его к подлейшим деяниям. И обрек. А ведь он считал тебя другом и благодетелем….

— Спаси-и! Заклинаю! — без умолку верещал Леарх. Его резко очерченные губы кривились и дергались. Внезапно из кровавой дыры в паху закапала, потекла по ногам влага. Присутствующих окатило новой волной смрада. Анталкид из бледного сделался зеленым. Эвдамид отодвинулся, уверенный, что эфора сейчас вырвет.

Он ошибся. Толстяк несколько раз судорожно сглотнул, но удержал рвущееся наружу содержимое желудка.

— Зачем… ты мне это показываешь, государь? — не поворачивая головы, обратился он к Эвдамиду.

— Чтобы ты уразумел, господин эфор, что твои кривлянья неуместны, — грубо ответил Эвдамид. — Ты кичишься своим миролюбием, стараешься казаться веселым чудаком, и исподволь творишь зло. Этот человек — не единственный, кто пострадал в результате твоих деяний. В соседней камере висит такой же. Совсем юный ложный продавец пирожков, которого ты нанял… сам знаешь, для чего. Желаешь взглянуть?

— Нет, — помотал головой Анталкид, не отрывая взгляда от искаженного нечеловеческим страданием лица узника.

— Твои люди рассказали все, что знали, а знали они достаточно, чтобы ты мог если и не занять их место на стене, то, по крайней мере, отправиться в изгнание.

Анталкид молчал, кусая губы.

— Господи-ин, — мольба в голосе Леарха резала почище пилы.

— Что я должен сделать, чтобы это… прекратилось? — выдохнул эфор.

— Немногое, — пожал плечами царь. Он чувствовал, что противник сломлен, но вкус победы был горек. — Во-первых, перестань лгать, шутить и лицемерить. Я требую от тебя правды и искреннего сотрудничества.

Анталкид кивнул, соглашаясь с условиями.

— А во-вторых, если тебе действительно небезразличны страдания этого человека, ты должен сам прекратить их. Собственной рукой, — уточнил Агиад. — Харет!

Вынырнувший сзади палач с поклоном подал эфору грубый длинный кинжал. Анталкид механически принял его, но в глазах его стояло недоумение. В молчании он переводил взгляд с одного лица на другое. Эвдамид коротко кивнул, а номарг со зверской усмешкой сделал у шеи резкий, не оставляющий сомнений жест.

— Ты хочешь, чтобы я? Но я не могу, я не солдат! — простонал эфор, поняв, чего от него ожидают.

— Господи-и-ин! — умоляюще прорыдал Леарх.

— Но ты — спартанец, — отвечал Эвдамид.

Вцепившись в рукоять кинжала, Анталкид повернулся к Леарху, сделал шаг. Узник перестал выть и дергаться. Теперь он висел без движения, неотрывно глядя на своего господина.

— Пожалуйста, прости меня, господин. Я служил тебе верно, и терпел… сколько мог… — прошептал истерзанный человек.

— Я тебя ни в чем не виню, дружище Леарх, — глухо проговорил эфор.

— Убей меня. Пожалуйста. Они… специально не дают мне умереть.

Эвдамид поморщился: ощущение неправильности того, что здесь происходит, не давало ему покоя. «А не станут ли духи приходить к тебе по ночам, ты, ставший злодеем?» — спросил он у себя. И скрипнул зубами, побоявшись ответить.

Эфор меж тем приблизился к узнику. Кинжал в занесенной для удара руке заметно дрожал. Леарх хрипло дышал, и это было единственным звуком, раздававшемся в камере.

Несмотря на могильный холод, на блестящей лысине эфора мелким бисером выступили капельки пота.

— Прости меня, Леарх! — вдруг закричал Анталкид. — Я не могу! Не могу!

Зазвенел, запрыгав по полу, выпавший из руки кинжал. Эфор, закрыв лицо руками, бросился к выходу.

— Не-е-ет!!! — дико заорал истерзанный маленький шпион. — Убей меня! Убей, господи-и-ин!

Анталкид бежал, не оглядываясь. Царь и великан-номарг переглянулись.

— Ну что ж, — пожал плечами Эвдамид. — Пусть повисит еще. Харет, гляди, чтобы он не помер.

— Сделаем, что смогем, светлый государь! — осклабился палач.

Когда они вышли, вслед еще долго неслись крики и завывания несчастного Леарха.

Уже на лестнице, ведущей вверх, примерно на середине пути, Анталкид вдруг остановился. Его губы нервно дергались, под глазами набрякли глубокие мешки.

— Я передумал, государь, — придушенно выдавил из себя толстяк.

— Хм? — поднял бровь Эвдамид.

— Разреши мне вернуться.

В выпуклых глазах эфора было что-то такое, что заставило царя сделать Ясону знак возвращаться.

Войдя в подземелье, Анталкид хрипло потребовал у Харета кинжал и едва дождался, пока откроют камеру. Леарх все еще продолжать кричать и плакать. Но когда эфор вошел внутрь, эти звуки оборвались, и больше не было слышно ничего. Царь и его телохранитель стояли у лестницы.

Из раскрытой двери донесся тихий звук голоса, затем шуршание и клекот. Через несколько мгновений появился Анталкид, больше всего похожий на себя самого после смерти. Аккуратно положив окрашенный красным кинжал на столешницу, он двинулся к выходу.

— Я готов продолжить разговор, государь.

«Теперь он никогда не посмеет не уважать меня», — почему-то подумал Эвдамид. И устыдился этому детскому удовлетворению.

В душе как будто копошились скользкие и холодные могильные черви.

— Итак, меня интересует, когда господин Нобилиор намерен предложить Спарте вступить в Ахейский союз?

— Гм, твоя осведомленность удивительна, государь, — Анталкид на миг опустил глаза. — Консул сделает это в ближайшие же дни после завтрашнего синедриона геронтов. Лишне говорить, что решение по делу Павсания играет немалую роль в плане консула.

После мрака, сырости и серых стен подземелья не блещущая пышностью обстановка зала приемов выглядела едва ли не вызывающе роскошной.

— В каком из случаев римлянин готов воздержаться от этого заявления? — встрепенулся Эвдамид.