Балаустион - Сергей Конарев

Он вовремя замолчал.

— Что тогда? — поднял брови Анталкид.

— Ничего, — царь сделал номаргу знак подойти. — Проводи господина Анталкида, Ясон. Всего хорошего, эфор. Береги себя.

Как только двери за Анталкидом закрылись, из ниши, прикрытой живописным гобеленом с изображением Фермопильской битвы, появилась царица Тимоклея. У носа царица держала пропитанный благовониями вышитый платок.

— В чем дело, матушка?

— Прошу тебя, сын, в следующий раз, когда ты попросишь меня незримо поприсутствовать на какой-нибудь беседе, прикажи сначала вымести из этого застенка пыль. Похоже, она скапливалась там со времен правления Клеонима, твоего деда. Не знаю, как мне удалось удержаться, чтобы не чихнуть. Только платок с волшебной аравийской мазью и спас.

— Учту твои пожелания, царица, — Эвдамид слегка поклонился, поморщился и, протянув руку, взял у матери платок. Приложил его к носу и глубоко вдохнул. — Быть может, и мне поможет волшебная мазь. Голова раскалывается. Проклятый толстяк чуть не заболтал меня до смерти.

— Ты водил его вниз?

— И даже поизгалялся немного, как ты и велела. Однако на его отношении к римской задумке это не отразилось.

— Да, я все слышала, — качнула высокой прической Тимоклея.

— И что ты об этом думаешь? Неужели придется подписать унизительный для Спарты союз с ахеянами?

— Боюсь, сын, что эфор был прав. Крайности приведут к гибели. Эфор Анталкид прямо сказал, что расскажет римлянам все, что знает о наших действиях против них, — напомнила царица.

— У него нет доказательств! Единственный, кто мог подтвердить его слова — шпион Леарх — мертв.

— Римляне поверят эфору скорее, чем тебе. Нет уверенности, что консул и сейчас не подозревает чего-то. Не нужно его недооценивать. И лучший способ развеять подозрения — это поддержать его предложение.

Царь упрямо молчал.

— И не забудь, что сказал Анталкид: в случае необходимости ахейцы и македоняне применят силу. Нужно уступить, сын. Проявить гибкость, чтобы не быть сломленным.

— О, боги! — Эвдамид соскочил с трона, сделал несколько нервных шагов и остановился спиной к матери у стоявших в углу полных доспехов. — Итак, союз с ахейцами?

— Выбора нет, сынок. Я не посоветовала бы тебе такого, если бы видела хоть какой-то разумный выход. Но я его не вижу… и, кто знает, может быть, все окажется не так уж плохо.

— Да, выбора нет, — прохрипел Эвдамид, все так же стоя спиной. Затем сорвал с подставки доспехов медный шлем и с силой запустил им в висевший на противоположной стене круглый щит. С ужасным грохотом оба предмета амуниции полетели на пол. Ясон, стоявший у дверей, не повел и глазом, уставившись в неведомую точку.

Когда Эвдамид повернулся к Тимоклее, лицо его было бесстрастно.

— Ну что ж, союз так союз, — спокойно сказал он, возвращаясь на трон. — И хватит хныкать по этому поводу.

Мать сдержанно улыбнулась.

— Разве старина Поламах не дома? — поинтересовался Галиарт, идя к дому вслед за хозяйкой и несшим факел дюжим рабом.

— Уехал в Кардамилу. Тамошний управляющий, того, помер от сердечной язвы. Надобно назначить нового, пока надсмотрщики все не растащили, — охотно пояснила полная и энергичная Афросида, супруга мечника Поламаха. — Вы чего так поздно?

— Уж простите. Ваш постоялец срочно переезжает на новое место. Доктор сказал, что ему необходим морской воздух, иначе помрет. От сердечной язвы.

— Болтун! — широко улыбнулась тетка Афросида. — Сталбыть, к морю едете? Ну, иди, поднимай его, а я распоряжусь, чтобы чего-нито собрали вам в дорогу. Фин, проводи парня, чтоб не расшиб лоб, в темноте-то.

Невольник с факелом повел Галиарта уже известной тому дорогой в комнату, отведенную для Леонтиска. Перед самой дверью Галиарт предупредительно забрал у раба факел и отослал его, и только после этого постучал в дверь.

— Леонтиск, это я, Галиарт, — проговорил он, когда друг отозвался. — Один.

— Ну так входи, — донеслось из комнаты.

Галиарт вошел, и, подняв факел, шагнул к кровати. Одеяло справа от лежавшего на спине Леонтиска было подозрительно скомкано. Галиарт глянул ниже и успел заметить выглядывавшую из-под одеяла узкую розовую ступню, которая, впрочем, тут же втянулась. Сын наварха хмыкнул, глянув в ничего не выражающее лицо друга и бросил:

— Так я и думал.

— Э?

— Собирайся, мы уезжаем. Немедленно.

— Что за спешка? Мы проиграли суд? — озабоченно нахмурился Леонтиск, садясь в постели.

— Потом, все потом. По дороге расскажу. Где твоя одежда? Давай помогу….

Когда афинянин был уже готов и с помощью друга проследовал к двери, Ариадна не выдержала. Закутавшись в одеяло и старательно избегая смотреть на Галиарта, она выскользнула из постели, прижалась к Леонтиску и что-то тихонько зашептала ему на ухо.

— Конечно, маленькая. Скоро, — ответил тот, нежно погладив ее по голове. И, игнорируя убийственный взгляд Галиарта, повернулся к выходу.

Тетка Афросида ждала их у крыльца с полной корзиной снеди.

— Держи, — протянула она корзину Леонтиску. — Удачи тебе, афинянин.

— Не поминай лихом, матрона Афросида, — Леонтиск смущенно принял корзину и поспешил выйти на улицу. Невольник Фин проводил их до ворот, освещая дорогу.

За воротами их ждала двухколесная повозка-дзигон, запряженная парой неказистых рабочих лошадок.

— Шевелите копытами, — пробурчал сидевший с поводьями парень. — Лезьте быстрее.

— Ты, Феникс? — прищурился Леонтиск, пытаясь проникнуть взглядом сквозь тьму.

— Привет, однорукий!

Друзья похлопали друг друга по плечам. Галиарт с Леонтиском забрались в возок, Феникс издал губами характерное причмокивание возничих, и они тронулись.

— Гляжу, ты тут неплохо проводил время, — едко бросил Галиарт, не глядя на афинянина. — Позволь спросить: а как же возлюбленная, что дожидается тебя в Афинах?

— Я приношу несчастья тем, кто мне близок, — глухо отвечал Леонтиск. — И не хочу испортить жизнь Эльпинике. Будет лучше, если мне удастся забыть ее, выгнать из сердца, чтобы не причинить ей зла.

— Дурак, — ответствовал сын наварха. — Этим ты и причинишь ей зло.

— Прошу, не будем об этом, — выдохнул афинянин. — Я… я сам еще не разобрался в себе, в том, чего хочу. После гибели Корониды… и Софиллы… все не так.

— Не будем, — Галиарт опустил ладонь на руку друга, и пальцы их сомкнулись, молчаливо подтверждая давешнюю клятву мести. Она принадлежала им двоим, Фениксу ни к чему было знать о ней.

— Что за маскарад? — спросил после минутного молчания Леонтиск, когда его привыкшие к темноте глаза разглядели простые холщовые хитоны и драные плащи, в которые были облачены друзья. — Мы что, на самом деле смываемся? Что, во имя всех богов, произошло?

— Нужно было тыркаться потише. Агиадовские псы сбежались на стоны и чмоканье, хе-хе, — Феникс, похоже, кое-что понял из разговора друзей.

— Кто-то пронюхал, что ты можешь быть здесь, — пояснил Галиарт. — Нам сообщили, что вокруг поместья старины Поламаха два дня крутились подозрительные типы.

— Может, они прямо сейчас поджидают нас на дороге? Я не боец из-за этой проклятой руки, — тем не менее Леонтиск переместил поудобнее лежавший на коленях астрон.

— Нет, чужаки ускакали в город, так, по крайней мере, нам сообщили. Вот мы и решили, пока они не вернулись, от греха подальше спрятать тебя в более укромное местечко. Тем более что мы уезжаем и в ближайшее время не сможем следить за твоей безопасностью.

— Уезжаете? — Леонтиск услышал только это. — Куда? И кто это — «мы»?

— Мы — это царевич и все его «спутники», кроме Лиха и Энета, ну и Аркесила, разумеется, которые остаются приглядывать за обстановкой в городе. А куда… На Крит, конечно, за царем Павсанием. Куда же еще?

— Вот это да! — возбужденно воскликнул Леонтиск. — На Крит? Так синедрион все-таки прошел? Мы победили?

— В общем, да, хотя не все так просто… Но это нужно рассказывать сначала.

— Я тебя сейчас загрызу, клянусь Меднодомной! — прорычал афинянин. — Столько дней ни вести, ни привета, и сейчас еще осла за хвост тянешь! Рассказывай. Чего ты ждешь?

Повозка вывернула на Южный большак. Государственным трактом он был только по названию: южнее Спарты капитальных дорог в ту пору еще не существовало, и большак представлял собой утоптанный (или раскисший от дождей, в зависимости от погоды) шлях, тянувшийся на шесть сотен стадиев до самого мыса Малея, юго-восточной оконечности Пелопоннеса. И в любое время года характерной чертой этой дороги являлись выбоины и горбы. Потому ось повозки нещадно скрипела, колеса подпрыгивали на ухабах, а кузов трещал так, словно вот-вот развалится. Одним словом, ощущения эта ночная прогулка дарила сильные, и их еще усиливал холодный северный борей, трепавший волосы и норовивший забраться под одежду.