Синеволосая ондео (СИ) - Иолич Ася

– Нет. Я засомневалась в своём желании, даже не договорив до конца просьбу, – улыбнулась Аяна. – Я не знаю, хочу ли я знать свою судьбу.

– Я не рассказываю людям их судьбу. Я будто выдыхаю дым, состоящий из слов, и они сами находят в нём те, которые им подходят. Дым всегда один и тот же, но каждый человек, который думает, что эти слова сказаны про него, верит в них гораздо больше, чем в те, которые сказаны про кого-то ещё или про всех людей в общем.

– Но это же обман, – сказала с сомнением Аяна.

– Нет. Вернее, не совсем. А ещё я произношу слова вслух, и человек, когда слышит их со стороны, может ужаснуться, хотя совсем недавно считал некоторые из них своими обычными мыслями. Я облекаю эти мысли в слова, и он слышит их, и понимает, согласна ли его душа с ними, или он просто запутался, и эти мысли пришли к нему по ошибке.

– Знаешь, Айи, иногда, чтобы разобраться в чем-то, нужно произнести это вслух. Если ты произнёс что-то, что соответствует истине, твоя душа останется спокойной. Но если сказанное тобой вслух – неправда, то ты почувствуешь это, и душе станет немного дурно, как животу после негодной еды. И чем больше и страшнее сказанная ложь, тем тяжелее внутри. Конечно, бывает, человек годами убеждает себя в какой-то большой неправде, так что в конце концов и сам начинает в неё верить. Тогда, будучи сказанной вслух, эта неправда лишь слегка тревожит его душу – или не тревожит вовсе.

– Мама говорила мне, что надо самому произнести вслух то, что тревожит.

– Не все достаточно сильны, чтобы сделать это. Тогда я вынимаю карты и делаю вид, что это они разговаривают, а я лишь озвучиваю их своим голосом. Люди склонны больше верить картам или иным «знакам судьбы», чем другим людям. И голос карт иногда помогает принять решение. А иногда – не помогает. Я не знаю, кому смогу помочь.

Анкэ помолчала, потом пожевала губу.

– У твоего сына имя, которое дают сыновьям кирио, – сказала она. – Почему ты его так назвала?

– Это не я. Его отец выбрал это имя.

Анкэ замолчала.

– У меня не сходятся даты. Имя дают при рождении. Ты сказала, что знала его пять месяцев...

– Его увезли. Он не знал, что у меня будет ребёнок. Он сказал, что назвал бы сына именно так. Его не было рядом, когда Кимат родился, и я сама дала сыну это имя.

Слова будто резали её душу тупым ножом, когда Аяна говорила их вслух, и несколько раз звучали эхом в её голове. Не знал. Не знал. Его увезли.

– Прости, Анкэ. Я пойду к нему.

12. Ткань под струны

Кимат как раз начинал просыпаться. Он всегда просыпался поздно и потягивался, совершенно так же щурясь, как Конда щурился по утрам от света за окном. Аяна смотрела на сына, на его смуглую кожу, гладила его по волосам и трогала пальцем кончик носа.

– Как ты умудряешься его кормить, – удивилась Чамэ. – Моя грудь была вот такой, – показала она руками, – и то молока хватило на три месяца, а потом я платила кормилице.

– Не знаю, – сказала Аяна, завязывая рубашку. – Я как-то не думала об этом. Он просто ест, а я просто кормлю. У меня не было времени беспокоиться об этом.

– Повезло. Я родила в доме одной очень заботливой женщины, которая не отходила от меня с советами, и, по её мнению, я всё делала не так. И я всё время только и делала, что беспокоилась обо всём.

Аяна хотела спросить, где отец ребёнка Чамэ, но прикусила язык. Если та захочет, расскажет сама.

– Предлагаю устроить привал, – сказала вдруг Ригрета. – Мне надо в лесок, а ещё безумно хочу размять ноги. Кто за?

Все были не против, и она постучала в переднее окошко.

– Понял! – ответил Кадиар, останавливая лошадей.

Аяна одела Кимата потеплее и вынесла наружу, чтобы он тоже размялся. Он бродил по опушке большой рощицы, ковыряя землю найденной где-то большой сухой веткой.

– Раз у нас привал, – сказал Харвилл, которого разбудила остановка, – покажи, как твой гнедой делает трюки.

Аяна отвязала Ташту и отвела подальше от дороги.

– Аллар! Найле!

Ташта с видимым удовольствием выполнял команды, и Аяна щедро награждала его кусками моркови и хлеба, которые ей дала накануне кухарка постоялого двора.

– Это впечатляет, – сказал Харвилл. – особенно то, как он кивает по твоему пальцу. Думаю, ты можешь показывать эти трюки на площадях.

– Хорошо.

– Будем готовить еду? – спросил Айол. – Я бы не отказался от горячего.

– Можно запечь клубни.

– Давайте запечём.

– Доставайте мясо!

Костерок, почти невидимый при солнечном свете, тем не менее, согревал. Аяна привязала Ташту к какой-то большой ветке, которая валялась посреди поля, и он бродил, пощипывая жухлую траву.

– Повороши вон там. Был ещё один. Копай, должен быть там!

– По половинке на человека мало. Надо было сварить похлёбку.

– Да ничего, в деревне поедим. Это так, перекусить.

По дороге, у которой они стояли, проехала большая повозка. Аяна проводила её глазами. Две крепких лошадки везли телегу, доверху уставленную какими-то небольшими ящиками, хорошо закреплёнными и привязанными друг к другу верёвками.

– Что это, Харвилл? – спросила она, когда повозка скрылась за холмом.

– Голубей повезли. Первый раз видишь, да? – Он мечтательно вздохнул и поглядел на обугленный с одного края клубень соланума, пропитавшийся запахом гари. – В Чирде голубей готовят просто восхитительно.

– Когда выедем в Кайде, запарим кашу на дорогу. Полный котелок, – сказала Аяна, глядя на его голодное выражение лица.

Вяленое солёное мясо было жёстким, и Харвилл вздохнул.

– Эх, сейчас бы вина. Или пива, на крайний случай.

– Не надо тебе вина. И так угощают в каждом трактире, – сказала Чамэ.

– Но как-то я ведь должен узнавать сплетни. Трезвому ничего не рассказывают. И трезвые тоже молчат. А если пьёшь вместе с человеком, так он вообще весь как на ладони. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

– Это точно, – кивнула Аяна. – Правда, я только три раза в жизни пила хмельное, но каждый раз кто-то неожиданно врывался и мешал мне.

– Это отличная идея, – расхохотался Харвилл. – Я использую её в своей книге. Спасибо!

– На здоровье, – улыбнулась Аяна. – У меня много историй, правда, не все они забавные.

До следующей деревни добрались уже в темноте, и Кадиар сказал, что представление будет с утра.

– Первый день нового года встретим в Кайде, – сказал он. – здесь переночуем в трактире.

Трактир был крупный, и владелец, добродушный, плотный мужчина с синим носом и маленькими глазками на лоснящемся лице, горячо приветствовал их.

– Угощаю вином за счёт заведения, – сказал он. – Я загадал на вас. Как чувствовал, что в этом году вы приедете до праздника Нового Года.

– И что же ты загадал, Гастилл, дружище? – спросил его Кадиар, пожимая руку и хлопая по плечу.

– Ну как на что. Конечно, на урожай белого винограда, – рассмеялся трактирщик. – Как будто ты не знаешь, Кадиар. Третий десяток лет тут ездишь, а всё спрашиваешь.

Аяна изумилась. Двадцать с лишним лет бесконечного движения в фургоне! Сколько же было Кадиару, когда он начал этот путь?

Они поели и поднялись в комнату. Гастилл принёс им вино в кувшине и пару дополнительных матрасов.

– Ты играешь на кемандже? – спросил он Аяну, кивая на короб. – Сыграешь внизу? Накормлю вас бесплатно.

Аяна бросила косой взгляд на Кадиара, и он едва заметно кивнул.

– Почему бы и нет, – сказала она. – Сейчас?

– Да. Только подложи ткань под струны. У меня сидят торговцы ачте, не хочу мешать их беседе.

– Ткань под струны?

– Да. Так делают, чтобы звук был тише. Тебя не учили?

– Нет. Я попробую.

Аяна вынула кемандже и взяла полотенце из сумки.

– Это подойдёт?

– Тот человек, который мне это показал, говорил, что ткань должна быть тонкой.

Аяна вздохнула и развязала мешок. Она запустила туда руку, пошарила и вытащила тонкую рубашку из седы.

– Что-то вроде этого, – кивнул Гастилл.