Синеволосая ондео (СИ) - Иолич Ася

Он зачерпнул флаконом из пустого ведра и закрыл пробку.

– Потом бежишь обратно и отдаёшь мне. Всё.

– И много раз так бегать?

– Посмотрим. Всё, я переоденусь, а там пока пусть начинают.

Аяна подошла к помосту и смотрела, как Кадиар играет на мендере, а Айол поёт смешные куплеты. Такие короткие песенки тут назывались «шутейки», и их вариантов было просто невообразимое количество. Айол выбирал те, в которых пелось про парней, перебравших вина, и те, кто собрался послушать, хохотали, видимо, узнавая в шутейках себя или друзей.

11. Гватре

На площади собирались зеваки, и Чамэ увела Кимата за фургон.

– Иди сюда, ондео, – позвал Харвилл. – Давай начинать!

Кадиар прошёлся вдоль сцены, наигрывая бодрую мелодию, и ушёл в угол сцены. Аяна встала в другой уголок.

Харвилл вышел на сцену и сделал несколько шагов туда-сюда, заложив руки за спину, потом  выудил из кармана очки и нацепил их на нос. Он достал откуда-то из другого кармана небольшую склянку с водой, в которой плавало нечто чёрное.

– Гватре! Это гватре! – зашептали в толпе.

Харвилл уселся за стол и снова оглядел толпу, потом поднял руку и позвонил в маленький колокольчик.

Из-за сцены вышел Айол во вчерашнем платье, напудренный и накрашенный.

Аяна рассмеялась, когда он сел стал жеманно изображать стареющую даму, которая пришла к лекарю за средством от морщин и седых волос.

– Я понял вашу просьбу. О старости вы думать не хотите. Я дам лекарство вам, оно сотрёт все мысли о старости из вашей головы. Один момент.

Харвилл повернулся к Аяне и громко сказал:

– Фидулэ керамент! Один флакон. И бережно неси.

Аяна помахала палочкой над бумажкой, кивнула и степенно подошла к лесенке, спустилась по ней, подобрала юбки и со всех ног кинулась к колодцу. Она проделала всё, что ей показал Харвилл, закрыла пробкой флакон и немного поболтала его над головой, глядя на просвет, как это делала Сола, вернулась и степенно подошла к Харвиллу, протягивая «лекарство» над ладонью, как будто это было вино из лепестков тарио.

– Благодарю. Пей, госпожа, по вечерам в неделю раза два. С тебя три серебра. Постой, – остановил он Айола, который грустно отсчитал ему три больших бумажных кругляшка и собрался уходить. – От этого лекарства тускнеет взор. Но ты была щедра, не споря о цене. Я дам тебе отвар, что снимет муть во взгляде. Погоди.

– Хламетум анерфен, – сказал он Аяне. – и самый свежий принеси, что я мешал вчера.

Аяна снова кивнула, помахала палочкой над листом бумаги и снова кинулась к колодцу. Толпа со смехом следила за ней.

– Прекрасно. Посмотри, какая чистота. Подобен сей отвар росе с рассветного листа. С тебя ещё четыре, – схватил он Айола за рукав. – И вот, ещё одно. Лишь выпьешь ты его, забьётся сердце, будто ты бежала. Да, кира, нелегко лечение твоё.

Аяна сбегала ещё три раза, принося средство от сердцебиения, потом настой от потливости, которое вызывало предыдущее средство, а потом масло от сухости кожи, вызванной предшествующим «снадобьем». Толпа откровенно хохотала.

После того, как Айол сказал, что больше ничего не может купить, потому что у него закончились деньги, Харвилл сказал, что теперь мысли о старении отступят на какое-то время, сменившись мыслями о том, как объяснить мужу, куда делись все накопления семьи.

Айол ушёл, грустно вздыхая, и Харвилл предложил зрителям обследоваться у него, утверждая, что такого лечения они больше нигде не получат.

– Ха-ха. О, да, – донеслось из толпы. – И сколько стоит твоё обследование?

Аяна узнала голос Кадиара и сдержала улыбку.

– Всего лишь грош. Цена обеда, а жизнь тебе продлит на восемьдесят лет. Какой обед настолько же хорош?

Кадиар поднялся на сцену, не снимая капюшон с головы, и Харвилл осмотрел его.

– Родильная горячка.

Толпа взорвалась хохотом.

– Неси нарциссовый отвар, – повернулся Харвилл к Аяне. – Смотри же, не тряси.

Аяна сбегала за «нарциссовым отваром», Харвилл заставил Кадиара открыть рот и потряс над ним пустым флаконом. Зрители хватались за животы, когда Кадиар с восторгом сказал, что всё прошло, и теперь он здоров.

– И меня осмотри, – вдруг сказал крепкий, румяный парень из толпы, поднимаясь и кладя грош в кружку, стоящую на столе.

У парня обнаружилась носовая кочерга, и Аяна принесла средство от неё.

Харвилл осмотрел ещё с десяток человек, находя у них такие болезни, от названий которых зрители стонали от хохота. Каждый из пациентов кидал по несколько грошей, а кто-то – и медяк. Потом Аяна по знаку Харвилла поставила кружку на край помоста, и остальные зрители тоже кидали туда монеты.

Наконец Харвил встал и поклонился.

– Хоть я не гватре, но с лёгкостью нашёл я ваш изъян. Доверием излишним в краях моих зовётся эта хворь. Внимательнее будьте к тому, что вам пытаются продать воды в воде раствор.

– Да мы уже поняли! – донеслось из толпы. – Спасибо за урок!

Харвилл поклонился вместе с Аяной, и они спустились с помоста, уступая место Ригрете.

– У них тут проезжал шарлатан, – сказал Харвилл, выливая воду из бутылки, в которой плавала черная тряпица, изображающая пиявку. – Он обследовал их и торговал какими-то сомнительными зельями, от которых всем потом было плохо.

Он отжал выскочившую из бутыли «пиявку» и сунул её обратно в узкое горлышко, проталкивая пальцем.

– А зачем тебе фальшивая пиявка? – спросила Аяна, держась за уставшие, натруженные икры.

– У нас лечат пиявками. Это символ гватре. У вас не так?

– Нет. Мы лечим травами и тем, что из них варят на дворе у травников.

– Ясно. Ну что, будешь играть на кемандже?

– Да. Переодеться в голубое?

– Переоденься, накинь плащ, спой пару весёлых песен, а потом скинь его и стань ондео.

– Хорошо.

Аяна забрала Кимата у Чамэ, покормила его и поиграла, и к тому моменту, когда Чамэ исполнила свой номер с танцем, он уже зевал.

– Я уложу его, можно? – спросила Чамэ. – Моему сыну десять, и я вижу его раз в год. Ты такая счастливая!

– Он остался с отцом? – спросила Аяна, передавая ей сонного малыша.

– Нет. Он служит на конюшне при большом доме. Я коплю деньги и передаю ему, чтобы он мог выучиться на катиса.

Аяна взяла кемандже и накинула плащ поверх голубого халата. Она в задумчивости вышла на сцену, но толпа встретила её аплодисментами. Настроение сразу поднялось.Она спела несколько шутливых песен, потом ту, в которой кемандже изображала голоса животных.

– А про вдову и кабачок знаешь? – крикнул кто-то из толпы.

Она расстегнула плащ и стянула сетку с волос.

– Ондео! – привычно ахнули из толпы.

На этот раз кемандже пела о матери, которая вынуждена любить чужих детей, потому что родной слишком далеко. Она пела о том, как больно видеть других женщин, обнимающих малышей, и не иметь возможности обнять своего.

Ей почти не аплодировали, но кружка наполнялась монетами. После того, как мелодия смолкла, Аяна уступила место Кадиару, который негромко бренчал на мендере, и пошла к Кимату в фургон.

– Постой, – остановил её Харвилл. – Анкэ там гадает. После твоей музыки у людей появляется желание узнать свою судьбу.

– Его не разбудят, – сказала Чамэ, улыбаясь. – загляни.

Аяна забралась на облучок, отполированный штанами Кадиара, и глянула в окошко сквозь решётку. Анкэ сидела на скамье, и перед ней стоял сундук, на котором она раскладывала карты, а девушка, сидящая напротив, указывала на некоторые из них. Анкэ переворачивала их и что-то шептала девушке. Огонёк свечи колебался, и тени плясали на их лицах, а на дальней скамье крепко спал на меховом одеяле Кимат.

Аяна села на облучок, слушая, как совсем рядом звенят струны мендере под пальцами Кадиара.

– Погадаешь мне? – спросила она у Анкэ на следующее утро, когда они опять сидели на лесенке и смотрели на убегающую дорогу.

Анкэ помотала головой.

– Я уже немного знаю тебя. Из-за этого я скажу тебе то, что ты хочешь услышать. Но хочешь ли ты услышать именно это?