Школьный двор - Вера Кимовна Зубарева

ты! – вдруг резко скомандовала Курица.

Люська от неожиданности чуть не подвернула ногу и плюхнулась на скамейку.

Курица встала прямо перед ней, подбоченясь:

– Слышь, ты, Золушка, откуда такой прикид?

Люська взглянула на неё исподлобья.

– Выкладывай! Я же не адиётка. Не слезу с тебя, пока всё не расскажешь.

Люська всхлипнула.

– Курица, чего ты к ней пристала? – возмутилась Ритка.

– Не мешай! – зыркнула она на Ритку и повернулась к Люське. – Колись давай, кому сказала! Бекицер!

Люська разрыдалась.

– Тише, Люсенька, не плачь, – с лёгким злорадством продекламировала я.

Ритка укоризненно посмотрела на меня:

– Да, ладно тебе…

Курица тем временем не отступала, вытаскивая из Люськи подробности появления прикида.

Из всхлипывающих обрывков Люськиных слов постепенно вырисовывалась драма последних недель. Курица тщательно отжимала воду, которую Люська щедро лила, и склеивала фразы так, чтобы не было сомнительных пробелов.

– Так, ещё раз – чего ты к нему попёрлась? – уточняла она.

– Он… он меня позвал, – всхлипывала Люська.

– Бублик, ты же сказала, что он тебя у парадного встретил со шмутками!

– Ну да, у парадного. Сказал, что привёз жене и матери из рейса кое-что, на всех оказалось мало, а на такую шкилю, как я, должно быть как раз. Я ему сразу сказала, что мы бедные, купить ничего не можем. А он – да я же по-соседски, я же тебя с пелёнок знаю, так дам. Ну и дал. Ну я и взяла.

– Ну и дура!

– Так я ж ничего. Я домой пошла с мешком. А он вслед: «Не забудь зайти показаться». Я и зашла.

На этом месте у неё начался пароксизм истерики. Дальше всё было настолько банально, что в уточнениях не нуждалось. Сосед к ней стал приставать, а она сопротивлялась, он её избил, но ничего с ней не сделал. А перед тем, как вытолкнуть, пригрозил, что если она кому слово скажет, то заявит на неё в милицию, скажет, что она его обокрала.

– Так это он тебя избил? – наконец дошло до нас.

– Ну, да. Он. А кто же ещё.

– А чего ж ты на Крищенко телегу катила?

– Я не катила. Это вы сами так подумали. А я что? Я ж не могла никому ничего.

– А Крищенко ты что сказала?

– Что отец пьяный пришёл и побил.

– А отцу что наплела?

– Что ногу подвернула и с лестницы свалилась.

– А потом что было?

– А потом Крищенко мой к нам домой заявился с отцом отношения выяснять. Отец уже как раз спал. А он: «Пойди разбуди, он права не имеет…» Замуж стал звать сразу после школы. – Тут она зашлась новым порывом проливных слёз.

– Ну? – не отставала Курица.

– Ну я и рассказала ему всё, как было.

– А он?

– Подкараулил хрыча и так вмазал ему, что…

Вокруг скамейки уже собралась группка слушателей.

– Ладно, хватит, – прервала её Курица. – Ну чего уши развесили? Малолетка она, несмышлёная ещё!

– Мне на прошлой неделе уже четырнадцать исполнилось, – неожиданно сообщила Люська сквозь просыхающие слёзы.

Её сдержанно поздравили и пожелали как можно меньше фуфляков на будущее.

– Ладно, пошли уже. Представление закончено! – рявкнула Курица, раздвигая группку.

Пока мы провожали Люську, она всё рассказывала о Крищенко, о том, как она его любит, как жить без него не может.

– А чего ж ты эти шмутки тогда на себя напялила? – не выдержала Курица. – Ну пошла бы себе на аллейку как человек! Так нет, вырядилась чёрт-те во что. И для кого?

– Для кого? – переспросила я.

– Ни для кого. Просто покрасоваться захотелось, – грустно сказала Люська. – Я ведь с Крищенко никогда этого не смогу надеть. – Она вздохнула так глубоко и так горестно, что у нас сжалось сердце ещё больше, чем от её истории. Конечно, иметь такой прикид и никогда его не надеть – это западло. Тут уж второго мнения быть не могло.

Всю дорогу мы думали о том, как быть с прикидом, и так увлеклись, что чуть было не прошли Люськино парадное.

– Ладно, Бублик, не грусти, – на прощание сказала ей Курица. – С прикидом мы что-нибудь придумаем.

– Правда? – Свет надежды блеснул в Люськиных опухших от слёз глазах.

– Зуб даю! – поклялась Курица.

Счастливая, Люська побежала домой.

Вопрос о том, как быть с Крищенко, отошёл пока на задний план.

Школьный Декамерон

Если в девятом классе появляется новенькая, да ещё и хорошенькая, то дальнейшее прочитывается без труда. Мальчишки будут скручивать головы во время урока, подмигивать и лыбиться, тупо заигрывать на переменках, ну и всё в том же духе. Девчонки, наоборот, будут долго присматриваться к новенькой, скрупулёзно обсуждать её между собой и пытаться понять, впишется ли она в общую компанию. Дальнейшее будет зависеть от новенькой.

Сероглазая новенькая на всё это шебуршение вокруг себя не обращала никакого внимания. На уроках она сидела, старательно выводя задание в тетради или внимательно слушая объяснения учителя, а у доски вела себя застенчиво, хотя урок всегда знала твёрдо и отвечала без запинки. Она явно старалась не выделяться, и к ней, наверное, скоро бы привыкли и перестали замечать, если бы не её фамилия.

Когда она появилась в классе, учительница представила её:

– Знакомьтесь, это наша новая ученица Анна Грехова.

Грехова опустила глаза и заняла своё место.

В классе прошёл шепоток.

В сочетании со скромным поведением, пепельными локонами и тонкой талией эта фамилия только утроила интерес к новенькой.

Грехова существенно отличалась от всех нас. Во-первых, она приехала из Германии. По этому случаю, когда она получила свою первую пятёрку за блестящий ответ у доски, продемонстрировав глубокие знания в литературе, Зелинский прокомментировал:

– Он из Германии туманной привёз учёности плоды!

– А дух? – поинтересовался Сокол.

– Пылкий, – заверил Зелинский. – Но довольно странный.

Мальчишки заулюлюкали. Сусанна Ивановна погрозила им пальцем, подавляя улыбку:

– А ну цыц! Распетушились тут, любители Пушкина.

Грехова тихо села на место, не глядя ни на кого, и было не ясно, понравилась ли ей эта импровизация или нет.

Во-вторых, отец Греховой был военным в каком-то высоком звании. Возможно, это отразилось на поведении Греховой, которая железно выполняла все распоряжения учителей, не отступая от школьного распорядка ни на йоту.

И, в-третьих, у Греховой была своя комната. Такой роскоши не было ни у одного из нас.

– Ну я понимаю ещё отдельная кухня, но чтобы отдельная комната! – не могла успокоиться Феля всю дорогу после посещения Греховой.

К Греховой мы заявились, чтобы пригласить её отпраздновать Восьмое марта у Фели дома. Грехова открыла нам двери в каком-то длинном шёлковом халате неимоверной красоты, который подчёркивал её грешные формы, и пригласила войти, извинившись за беспорядок.

Порядок там был идеальный, с нашей точки зрения. Застала бы моя мама такой беспорядок, нечаянно нагрянув с работы раньше, я бы уже ходила в героинях до конца недели.

– Наверное, у неё тетрадка лежала повёрнутой не в ту сторону, – хихикнула Феля, пока Грехова вышла, чтобы принести нам чаю.

Чаю мы, честно говоря, не хотели, но это была единственная возможность посидеть у Греховой и понять, что она за штучка.

Когда Грехова заявилась с подносом, на котором стоял чайник с чашками, мы не пожалели, что не отказались от угощения. К чаю прилагались неимоверной вкусноты варенье в хрустальной пиале и ломтики лимона на крохотном фарфоровом блюдечке.

– Это твоя мама варила? – поинтересовалась Феля, попробовав варенье.

– Нет, это мы из Германии привезли. Вы ешьте, ешьте, у нас много разных сортов.

Такое гостеприимство нам пришлось по душе.

– Ну как там, в Германии? – осведомилась Феля, прихлебнув из чашки. – Лучше, чем у нас в Одессе?

Грехова покраснела:

– Да нет, что ты, совсем не лучше…

– Лучше, лучше, я же вижу, – подмигнула Феля, подкладывая себе варенья.

– Ничего не лучше, – совсем растерялась Грехова.

– Да ты не боись, мы никому не скажем, мы же сами немцы, – окончательно развеселилась Феля. – Ну, то есть из немецкой спецшколы. Будем хорошо учиться, и нас зашлют в Германию.

– Мы вот зачем пришли, – вклинилась я в разговор, чтобы не уходить далеко в сторону. – Мы хотим пригласить тебя на Восьмое марта. Сбор у Фели часов в пять. Придёшь?

– Можно принести с собой варенья, например, – прибавила Феля. Грехова заёрзала на стуле:

– Ой, нет, меня родители не отпустят. А варенье я и так дам.

– Да мы же не из-за варенья! – изобразила благородное возмущение Феля.

Грехова снова покраснела:

– Я не имела в виду ничего обидного.

– Ладно, давай варенье! –