Школьный двор - Вера Кимовна Зубарева

Крищенко снял с себя шарф и обмотал вокруг Люськиной шеи.

– Как пить даст, простит, – с ненавистью прошептала Курица. – Нужно вправить ей мозги, а то он так и будет над ней измываться.

Решено было дождаться, когда Крищенко уйдёт, и поговорить с Бублик.

Свидание продлилось недолго. Бублик мёрзла и отказывалась идти в парк. Крищенко грел её тонкие руки у себя в ладонях и продолжал в чём-то убеждать. Наконец она сняла с себя шарф, обхватила Крищенко за шею, чмокнула в лоб и побежала к дому. Какое-то время он стоял с шарфом в руках и смотрел ей вслед, а потом повернул в другую сторону и скрылся за углом.

Мы спешно отправились за Бублик, опасаясь, что она скроется из виду и мы так и не узнаем, в какое парадное она юркнула. Вскоре мы настигли её и, когда она собиралась уже войти в подъезд своего дома, подлетели к ней, окружив её с трёх сторон. От неожиданности Бублик вскрикнула, не успев прикрыть лицо.

Глаз у неё здорово опух, и губа тоже.

– Кто это сделал? – с лёту спросила Ритка, глядя ей прямо в глаза. Бублик замялась.

– Короче, – решительно сказала Курица. – Сегодня притяну мазу, и этому чмо мало не покажется.

Бублик побледнела:

– Ой, не надо… Он больше не будет…

– А ты и уши развесила!

Бублик опустила голову и поёжилась.

– Люська, не будь дурой, – строго сказала Ритка.

– Бублик, не дури! – поддержала её Курица.

У Люськи слёзы навернулись на глаза, но порыв ветра мгновенно осушил их. Она поёжилась.

– Ну, ладно, – смилостивилась Курица. – Давай иди уже, а то ещё заболеешь. И лёд прикладывай, чтоб отёк спал. Завтра поговорим.

Люська всхлипнула и проскользнула в подъезд.

На следующий день она уже появилась в школе, сообщив учительнице, что упала с лестницы. На перемене она прибежала к нашим дверям. Мы вышли к ней с полными торбами яств, а Крищенко по-прежнему сидел и жевал свою угрюмую думу.

– Зверьё, – отреагировала на него Курица. – Не, у меня так и чешутся руки мазу на него притянуть.

– Ты же обещала, – напомнила я, кивнув на Люську, которая испуганно слушала Курицыны угрозы.

– Ладно! Нехай пока отдыхает. Всё равно ему капец, – добродушно отступилась Курица.

Начиная со следующей недели Крищенко окончательно ушёл в себя. Сколько Бублик ни приходила, он делал вид, что не замечает её. Она жалко переминалась с ноги на ногу, потом бежала к нам, заламывала руки, рыдала, говорила, что любит его, что хочет быть с ним и что сойдёт с ума, если он не вернётся.

Мы утешали её, как могли, предлагали поговорить с Крищенко, но она наотрез отказалась от нашей помощи.

– Он должен сам, сам… – всхлипывала она, затягиваясь сигаретой в закутке школьного двора, куда все бегали на перекур.

Положение было безвыходным, драма нарастала, и тогда Курице вдруг пришла в голову счастливая мысль.

– Ты ему должна отомстить! – сказала она во время очередного перекура.

У Бублик мгновенно просохли слёзы.

– А как? – спросила она оживлённо.

– Закадри кого-нибудь, да так, чтобы он об этом узнал.

– А кого? – Похоже, идея Люське понравилась.

– Может, Чебурека? – предложила Ритка.

Я поморщилась.

– Ну тогда давай твоего Сабоню, – сказала Курица.

– Почему это он мой? – вспыхнула я. – У нас вообще с ним ничего не было.

– Ну так тем более.

Идея с Сабоней меня резанула. Курица прекрасно знала, что он мой, хоть мы и не встречались. Ей было просто завидно, что Сабоня постоянно крутился вокруг меня тогда, когда ей самой приходилось крутиться вокруг своего Юрочки.

– И как это, интересно, ты собираешься их свести? – поинтересовалась я.

– Как? Да запросто!

Бублик слушала с огромным интересом.

– На аллейку придёшь? – спросила у неё Курица.

– Когда?

– Сегодня вечером.

– Так ей же отец не разрешает никуда ходить, – напомнила я.

– Ой, не крутите мне мозги! Не разрешает он ей! Да он уже пьяный храпит после восьми. Так, Бублик?

Люська кивнула.

– Ну так приваливай.

В условленное время мы пришли на аллейку, что на Куликовом поле.

Куликово было местом романтических свиданий, интриг, состязаний в остроумии и драм подросткового периода. Жизнь при дворе какого-нибудь Людовика Надцатого вряд ли была насыщенней, чем эта, которая нет-нет да и вторгается без предупреждения в какой-нибудь из сегодняшних снов. Здесь собирались из разных школ, выясняли отношения, мирились, ссорились. Здесь сталкивались различные группировки, происходили драки и перепалки наподобие тех, что озвучивали древние улицы Вероны. Всё разыгрывалось на глазах у других подростков, бурно реагирующих свистом, хохотом, выкриками и даже аплодисментами.

Вдали высился тёмный, внушительный и мощно укреплённый, как Рейхстаг, Дом профсоюзов. Мама по долгу службы нередко посещала его, а мы с одноклассниками ошивались там по вечерам на аллейке перед площадью. С закатом здание напоминало античный театр, и всё, что происходило на аллейке, смотрелось как театрализованное представление.

Говорили, что после войны Куликово было довольно мрачным местом, где ранним утром и поздним вечером опасались ходить из-за ожесточённых пацанских драк стенка на стенку. И называлось оно «Куликовское кладбище». В наше время на Куликовом уже было красиво, цивильно, росли ели, цвели клумбы, находился роддом, и на вопрос, откуда я взялась, мама отвечала, что с Куликова. Про Куликово я слыхала от взрослых в связи с битвой, но поскольку исторические подробности мне были ещё неведомы, я считала, что поле называется Кулаковым, и была убеждена, что родилась в разгар кулачной битвы.

С наступлением сумерек аллейка стала заполняться подростками. Они занимали группками скамейки, играли на гитаре, курили, травили анекдоты.

Мы сидели на нашем месте и ждали своих.

– Йокаламене! Ты глянь, что творится! – вдруг присвистнула Курица, затушив окурок и тыча пальцем в просвет аллейки.

Мы повернули головы и в неверном свете фонарей увидели Бублик, цокающую на высоких каблуках, в блестящей юбке с переливающейся майкой. Её колеблющаяся фигурка в ореоле блёсток выглядела фантасмагорически.

Мы ахнули.

Бублик подошла и скромно остановилась у скамейки.

– Ну, ты даёшь! – подивилась Ритка.

– Пока некому, – брякнула Курица. – Щас придёт.

Было видно, что настроение у неё резко переменилось. Как пить дать она подумала, что такая краля может запросто отбить у неё Юрочку. Мы с Риткой давно уже раскусили её ревнивую натуру и усмехнулись.

– Ты чего? – толкнула я Курицу в бок.

– А ничего. Вот Сабоня твой пожалует, тогда сама и посмотришь, чего.

– Вот стерва! – выругалась Ритка, закуривая.

К кому это относилось, мы так и не успели выяснить. Из-за деревьев вырисовались Сабоня, Сокол и Чебурек.

– Привет, ромашки!

– Привет, огурцы!

– Что-то я смотрю, у нас тут иллюминации прибавилось, как на Новый год! – сострил Сокол, оглядывая Люську.

Бублик робко улыбнулась и покосилась на Сабоню. Сабоня даже не взглянул в её сторону. И в мою тоже. У нас это продолжалось уже год, с того момента, как он пришёл к нам в класс. Мы не здоровались, не разговаривали, даже не смотрели друг на друга при встрече, только искоса переглядывались. Со всеми остальными Сабоня был мил и разговорчив, любил пропустить анекдот и посмеяться хорошей шутке. А со мной как воды в рот набрал.

– Ну, что? Как тут всё? – спросил Сокол, пытаясь завязать беседу, которая никак не завязывалась.

– Всё спокойненько, – ответила Ритка, затягиваясь сигаретой. Только она так красиво умела затягиваться, а потом выпускать дым.

Ритка могла бы запросто задать тон разговору, но почему-то не пожелала это сделать. Она по-прежнему картинно выпускала кольца, заставляя всех тупо смотреть, как они таяли в воздухе. Говорить было явно не о чем. Я быстро смекнула, в чём дело. Она просто хотела, чтобы они поскорей убрались вместе с Сабоней, до того как Курица предпримет попытку свести его с Люськой. Вот что значит настоящая подруга!

Курица нахохлилась и никак не могла взять инициативу в свои руки. Когда она злилась, мозги ей отказывали.

Мальчишки потоптались ещё немного, перебросились парой слов и, попрощавшись, ушли.

Я торжествовала.

– Куда ты, думаешь, они двинули? – спросила Курица Ритку.

– Да никуда. По домам. Холодно уже.

Бублик продолжала стоять, освещая скамейку.

– Бублик, не маячь, – сердито прикрикнула на неё Курица.

Люська удивлённо заколебалась феерическим сиянием.

– Да сядь же