Школьный двор - Вера Кимовна Зубарева

сошлось бы на эпитете «матёрый». За партой он сидел один и так, словно подгребал её под себя. Его локти лежали на всей поверхности, рассчитанной на двоих, а сиденье он занимал только своё, так как был хоть и плечистым, но поджарым. Синеокий, златогривый парубок мог бы вскружить голову любой старшекласснице, но никто из наших взрослеющих девиц не положил на него глаз. Наоборот, Крищенко не вызывал ни малейшего интереса. Он словно был вытесан из дерева, и дубовость настолько проступала наружу, что даже никто из мальчишек не пытался с ним подружиться.

Во время урока Крищенко сидел, опустив вихрастую голову долу и опираясь кулачищами о парту. Какие вихри кружили в его голове, никто не знал. И так бы и ушёл он из истории, если бы вдруг не запала на него одна малолетка из седьмого класса.

Бублик была из неблагополучной семьи, и вид у неё был какой-то сиротский. Когда она впервые заглянула в наш класс после уроков, никто и близко не поставил её рядом с Крищенко. Но оказалось, что именно его она и дожидалась. Может, это внимание, с которым мы поглядывали на гостью у дверей, так подействовало, только Крищенко не ответил на радостную улыбку девочки. Он, не спеша, собрал свои вещи в портфель и угрюмо вышел из класса. Бублик последовала за ним. Они молча прошествовали по коридору к лестнице, и впечатление было такое, словно Бублик собиралась понести его портфель.

– Ну как вам эта детка? – спросила Курица.

Мы с Риткой только плечами пожали. А что тут можно было сказать? Детка как детка. Худенькая, неприметная.

Но Курица не успокаивалась:

– Нет, вы только посмотрите! Она его прямо глазами поедает. Проходу не даёт. Дура малолетняя!

– А тебе-то что? – рассердилась Ритка.

– Как что? – Курица обиженно заморгала и ещё больше нахохлилась.

Но доводов никаких в свою пользу не привела.

После этого Бублик стала дожидаться Крищенко каждый день у порога класса. Он выходил по своему обыкновению, даже не взглянув в её сторону, и брёл прочь от окаянного места обучения. А Бублик окрылённо семенила за ним, не отставая ни на шаг. Говорили ли они о чём-то наедине? Ответить на этот вопрос было сложно. С Крищенко никто никогда ни о чём не разговаривал, и было ли вербальное общение с ним в принципе возможно, оставалось загадкой.

Всякий раз, как силуэт девочки вырисовывался за дверью, Курица демонстративно фыркала и хлопала крышкой парты. Мы только плечами пожимали, видя такую странную реакцию. А Бублик однажды, когда Курица выходила, возьми и поздоровайся с ней. Курица поначалу даже оторопела. Она уставилась на девчонку, которая была на голову выше, и, кивнув в ответ на приветствие, спросила, смягчившись:

– Детка, ты Крищенко ждёшь?

Бублик немедленно подтвердила и прибавила ещё более дружелюбно:

– А я Люся. Я из седьмого «В». Бублик моя фамилия.

– Бублик так Бублик, – буркнула Курица, ища нас глазами.

В этот момент подошли мы.

К Люське мы прониклись почти сразу. На переменках она стала приходить к нам, мы кормили её бутербродами и фруктами, которых стали брать с каждым разом всё больше. Крищенко отправлялся то ли в буфет, то ли в туалет, никогда не подходил к нам и не обменивался приветствием с Бублик.

– Он такой одинокий! – вздыхала Бублик, поглощая наши угощения.

А мы смотрели на её заштопанные колготки, на стёртые носки коричневых туфель, похоже маминых, на лоснящиеся локти её школьной формы и всё больше проникались к ней материнской жалостью.

Люська стала для нас чем-то вроде дочери полка. Мы учили её уму-разуму, помогали с домашним заданием и несколько раз приглашали на посиделки после уроков. Но она со вздохом говорила, что Крищенко категорически против и что после уроков они проводят время только вдвоём.

У Люськи было очень тяжёлое положение дома. Её отец был слесарем или сантехником, он постоянно пил, бил маму и не позволял дочери никуда ходить после школы. Он, конечно, был не в курсе, что дочь его встречается со старшеклассником, иначе он быстро бы голову ей отвинтил, но Бублик вела себя не по летам предусмотрительно. К шести вечера она всегда была дома, с раскрытым учебником на столе и с тетрадью, в которой писала задание. Мать Люськи работала швеёй в каком-то цехе и тоже приходила домой лишь вечером или вообще утром, если шла в ночную смену. Так что дома у Люськи всё было схвачено.

Нас интересовало только одно: где ошивается Бублик с Крищенко до прихода её родителей? Но на наш вопрос Люська уклончиво отвечала, что они гуляют в парке.

Однажды Люська не явилась ни на перемене, ни после занятий. Мы, как всегда, притащили ей полные ранцы вкусностей, которые самим же пришлось и съесть. Мы заволновались. Вчера ещё она была здорова и уплетала всё за обе щёки.

– Может, что-то несвежее съела? – предположила я.

– Откуда у нас несвежее? – возмутилась Курица. – Просто обожралась, вот и всё. Нужно поменьше приносить.

На следующий день мы пришли почти налегке, решив не перекармливать Люську. Но не перекармливать было некого. Её снова не было в школе.

– Да что ж это такое, в конце концов! – возмутилась Курица. – Чувиха, можно сказать, исчезла, и даже навести справки негде!

Мы внимательно изучали Крищенко, чтобы по виду определить, знает ли он что-то, но он сидел как чурбан, и по нему ничего нельзя было понять. И спросить тоже мы не решались, потому что с Крищенко мы не общались и не знали, как подступиться к нему с вопросом.

Решили подождать до завтра.

Но и назавтра было всё то же. Бублик, словно сквозь землю провалилась, а Крищенко сидел ещё более угрюмый, чем обычно, и это уже было подозрительно.

Наконец Курица решила взять дело в свои руки. Когда классы закончились, она подошла к его парте, взглянула боком и спросила базарным тоном:

– Слышь, ты, где Бублик?

Крищенко посмотрел на неё исподлобья с нарастающей ненавистью, но ничего не ответил.

– Ты что, оглох? – не унималась Курица, пользуясь тем, что он сидел, а она стояла и была с ним вровень. – Люська где?

– Да пошла ты, – процедил сквозь зубы Крищенко и поднялся во весь свой динозаврический рост.

– Вот падла, – не растерялась Курица.

Но он уже вышел из класса.

– Слушай, ну почему ты не спросила его по-человечески? – стала выговаривать ей Ритка. – За что ты его так ненавидишь?

– Я ненавижу его за то, что он – Крищенко. А он ненавидит меня за то, что я – Штокман, – отрезала Курица.

Дело пахло керосином. Где жила Бублик, мы не знали точно, а спросить было не у кого. Единственная надежда была на то, что Крищенко отправился после уроков к ней, и если проследить за ним, то можно было бы напасть на её след.

Мы энергично двинулись вперёд, как поисковая группа, и вскоре вдалеке замаячила долговязая фигура Крищенко. Ага! Значит, мы на верном пути! Только бы он нас не заметил. Но он и не думал смотреть по сторонам. Мысль о том, что кто-то мог бы проследить за ним, явно не приходила ему в голову. Он брёл, глядя перед собой, сосредоточенный на своих неповоротливых думах, пока мы, замедлив шаг, переходили с одной стороны улицы на другую, прячась за деревьями.

Крищенко шёл по направлению к парку. Что он там забыл? Мы переглянулись. Мысль о зарытом где-то под деревом трупе Бублик промелькнула у всех одновременно.

– Фашист, – процедила сквозь зубы Курица.

Мы приостановились, не зная, как быть дальше. А что, если он так расправится с каждой из нас?

Мы сбавили скорость, раздумывая, продолжать ли слежку или повернуть назад от греха подальше, но тут из-за кустов перед входом в парк выскочила Бублик. Она была в какой-то жалкой серой вязанке, не защищавшей её от ветра, и всё время ёжилась. Даже издали было видно, что под левым глазом у неё приличный фуфляк.

Вздох облегчения пошевелил ветку дерева, за которым мы стояли.

Крищенко поспешно подошёл к ней и обнял её за плечи, что-то приговаривая. Бублик судорожно вцепилась в него и разрыдалась прямо в жилетку. Он продолжал обнимать её одной ручищей, а второй нежно гладил по волосам.

– Сволочь! – вырвалось у Курицы.

– Кто, Люська? – спросила Ритка.

– При чём тут Люська? Он поставил ей фуфляк под глазом, а теперь прощения просит. А она, дура,