Сёгун - Джеймс Клавелл

– Хорошо сказано! Да, очень хорошо сказано! – Торанага окинул ее довольным взглядом, радуясь тому, что увидел.

Она явилась на совет в бледно-зеленом кимоно с узорами в виде стеблей бамбука, темно-зеленом оби и держала в руках оранжевый зонтик от солнца. Чудесный свет исходил от ее иссиня-черных волос, собранных высоко под широкополой шляпой. Он вспомнил с томлением, как все они – даже сам Города – желали ее, тринадцатилетнюю, когда Акэти Дзинсай впервые представил свою старшую дочь ко двору. И как Накамура просил ее у Городы, а тот лишь посмеялся – прилюдно обозвал будущего тайко похотливой мартышкой и сказал ему: «Рвись в бой, крестьянин, а не в благородные щели!» Акэти Дзинсай открыто презирал Накамуру, который соперничал с ним за расположение Городы. Оттого-то Накамура с особенным наслаждением сокрушил врага. И находил удовольствие в том, чтобы наблюдать злоключения Бунтаро, которому Города отдал девушку для упрочения своего союза с Тодой Хиромацу. «Хотел бы я знать, – мелькнула игривая мысль в уме Торанаги, – хотел бы я знать, станет ли она одной из моих наложниц, если Бунтаро погибнет?» Торанага всегда предпочитал опытных женщин, вдов или разведенных жен, особенно не прельщаясь ни красотой, ни умом, ни молодостью, ни благородным происхождением: от них одни неприятности, больше времени тратишь на ухаживания.

Он усмехнулся про себя: «Я бы и не взял ее, потому что она соединяет в себе все, чего я не ищу в наложницах. Разве что возраст подходящий».

– Господин? – спросила она.

– Я задумался над вашими стихами, Марико-сан, – пояснил он более чем вежливо. Потом продолжил:

– Почему так холодно?Лето,Увы, прошло, и осеньНаступает в своем блеске.

Она подхватила:

– Если б я могла использовать слова,Похожие на падающие листья,Что за костерСтихи мои создали б!

Он засмеялся и отвесил поклон с шутливым смирением:

– Победа за вами, Марико-сама. Что вас порадует? Веер? Или шарф – повязывать волосы?

– Благодарю вас, господин, – ответила она. – Все, что доставит радость вам.

– Десять тысяч коку в год для вашего сына.

– О, господин, мы не заслужили такого благодеяния!

– Вы победили. Победа и верность долгу должны вознаграждаться. Сколько лет теперь Сарудзи?

– Пятнадцать. Почти пятнадцать.

– Ах да! Он был недавно помолвлен с одной из внучек господина Киямы, верно?

– Верно, господин. В одиннадцатом месяце прошлого года, месяце белых морозов. Он сейчас в Осаке с господином Киямой.

– Хорошо. Десять тысяч коку, с этого самого мгновения. Я пошлю распоряжение с завтрашней почтой. Но хватит стихов! Пожалуйста, выскажите мне свое мнение.

– Мое мнение, господин, что мы в безопасности, пока остаемся в ваших руках, как и земля в безопасности в ваших руках.

– Я хочу, чтобы вы были серьезны.

– О, я очень серьезна, господин. Я благодарю вас за милость, оказанную моему сыну. Все будет прекрасно. Я верю: что бы вы ни сделали, все будет прекрасно. Клянусь Мадонной, что верю в это.

– Хорошо. Но все-таки я намерен услышать ваше мнение.

Она тут же заговорила без опаски, как равная с равным:

– Во-первых, вам надо тайно склонить господина Дзатаки на вашу сторону. Я догадываюсь, что вы либо уже знаете, как это сделать, либо потихоньку вошли в сговор с вашим сводным братом и его «отступничество» – уловка, призванная в первую очередь одурачить Исидо. Далее: вам ни в коем случае нельзя нападать первым. Вы никогда этого не делали. Вы всегда учили терпению и нападали, только когда были уверены в победе. Объявление «малинового неба» – это еще одна ваша уловка. Теперь о времени. Мое мнение, что вам следует, как вы и собирались, объявив «малиновое небо», никогда к нему не приступать. Это приведет Исидо в смятение. Шпионы здесь и в Эдо сообщат ему о вашем замысле, и он рассеет свои силы, как стаю куропаток в плохую погоду, чтобы приготовиться к угрозе, которой нет. Тем временем вы за два месяца сплотите союзников, перетянете на свою сторону тех, кто примкнул к Исидо, и внесете разлад в ряды его сторонников, чего нужно добиться любыми средствами. И конечно, вы должны выманить Исидо из Осаки, из замка. Если вам не удастся этого сделать, он победит или, по крайней мере, вы потеряете сёгунат. Вы…

– Я изложил свое мнение на сей счет, – выкрикнул Торанага, уже не шутя. – Вы забываетесь!

Марико откликнулась беззаботно:

– Я сегодня вынуждена коснуться самого сокровенного, господин. Из-за заложников. Они – нож в вашем сердце.

– Что с ними?

– Пожалуйста, будьте терпеливы со мной, господин. Возможно, мне больше никогда не представится случай побеседовать с вами вот так. Андзин-сан называет это, как принято у англичан, «поговорить в открытую частным образом». У нас не будет другой подобной возможности. Я прошу вас извинить меня за плохие манеры. – Марико напряглась, но, сколь ни удивительно, продолжила разговор на равных: – Мое искреннее мнение состоит в том, что Нага-сан прав. Вы должны стать сёгуном или не выполните своего долга перед страной и родом Миновара.

– Как осмеливаетесь вы говорить подобное!

Марико осталась совершенно безмятежной. Явный гнев собеседника совершенно не трогал ее.

– Я советовала бы вам жениться на госпоже Отибе. Пройдет еще восемь лет, прежде чем Яэмон достигнет совершеннолетия и сможет законным образом вступить в права наследства, – это вечность! Никто не знает, что может случиться за восемь месяцев, – что уж говорить о восьми годах!

– Все ваше семейство можно уничтожить за восемь дней!

– Да, господин. Но это ничего не даст вам. Нага-сан прав. Вы должны взять власть, чтобы потом передать ее. – С шутовской серьезностью она добавила, чуть дыша: – А теперь ваш верный советник должен совершить сэппуку или я могу сделать это позднее? – Она притворилась, что падает в обморок.

Торанага уставился на нее, ошарашенный невероятной наглостью, потом разразился хохотом и стукнул кулаком о землю. Когда способность говорить вернулась к нему, он выдохнул:

– Я никогда не пойму вас, Марико-сан.

– Ах нет, вы всегда меня понимаете, господин, – возразила она, вытирая пот со лба. – Вы так добры к вашим преданным вассалам, которые смешат вас. Выслушиваете их требования, разрешаете им говорить что вздумается. Простите меня за дерзость, пожалуйста.

– Почему я должен прощать? Почему? – улыбался Торанага, опять обретя добродушие.

– Из-за заложников, господин, – пояснила она просто.

– Ах, из-за них. – Он вдруг стал серьезным.

– Да. Я должна поехать в Осаку.

– Да, – ответил он, – я знаю.

Глава 38

Сопровождаемый Нагой, Блэкторн печально плелся вниз по склону холма по направлению к двум фигурам, сидящим на футонах посреди кольца из телохранителей. Дальше начинались подножия гор, устремленных в облачное небо. День был душный. Блэкторн мучился головной болью – итог напряжения последних дней, беспокойства за Марико и необходимости говорить только по-японски. Теперь он увидел Марико, и на душе у него стало спокойней.

Блэкторн много раз уже подходил к дому Оми в надежде повидать Марико или узнать о ее здоровье. Самураи всегда вежливо, но твердо отказывали ему. Оми сообщил ему как томодати (другу), что у нее все нормально.

– Не беспокойтесь, Андзин-сан. Вы понимаете?

– Да, – подтвердил он, понимая только, что не может ее видеть.

Потом его призвали к Торанаге. Блэкторн многое хотел сказать ему, но не смог из-за нехватки слов и только рассердил даймё. Фудзико несколько раз ходила повидать больную. Возвращаясь, она уверяла, что у Марико все прекрасно, добавляя свое неизменное: «Симпай суруна (не беспокойтесь), Андзин-сан. Вакаримас? (Вы поняли?)»

Бунтаро вел себя так, будто ничего не случилось. Встречаясь в течение дня, они обменивались вежливыми приветствиями. Время от времени Бунтаро пользовался банным домиком капитана, но в остальном его, как и других самураев в Андзиро, ничто не связывало с Блэкторном: ни дружба, ни вражда.

С рассвета до сумерек Блэкторн занимался ускоренной подготовкой стрелков. Он должен был, подавляя недовольство, учить и учиться – осваивать чужой язык. К ночи им овладевало полное изнеможение. Жара, пот, дождь. И одиночество. Никогда он не чувствовал себя таким одиноким, таким инородным в этом чужом мире.

Потом, три дня назад, его настиг ужас…

На исходе долгого влажного дня он приехал домой усталый и сразу почувствовал беспокойство, охватившее весь его дом. Фудзико поздоровалась с ним очень нервно.

– Нан дэс ка?

Она ответила спокойно, обстоятельно, опустив глаза.

– Вакаримасэн. (Я не понял.) Нан дэс ка? – спросил он опять сердито – усталость делала его раздражительным.

Тогда она попросила его пройти с ней в сад, показала на карниз, но этот жест ему ни о чем не говорил. Последовало еще несколько слов и жестов, и наконец его осенило: она указывает на то место, где он подвесил фазана.