Сто лет одного мифа - Евгений Натанович Рудницкий

коллега. В конце января Зигфрид отправился в Данциг (ныне Гданьск), где принял участие в премьере Наперстка (там он дирижировал 2 февраля вторым представлением) и выступил на Радио Восточной марки. Он поделился планами на ближайший фестиваль и сообщил радиослушателям сенсационную новость: «Впервые за пульт Дома торжественных представлений встанет Артуро Тосканини. Я знал, что уже несколько лет его страстным желанием было участвовать в Байройтском фестивале, и я давно исполнил бы это его желание, но нам постоянно мешала губительная политика. Нам пришлось ждать, пока не улягутся страсти. В пригласительном письме я ему написал: „Призываю Вас не только в силу Ваших дирижерских качеств, но также в благодарность за все то, что Вы постоянно делаете для моего отца в Италии и Америке“. Именно он впервые после войны стал исполнять произведения моего отца в Италии. Когда его за это освистала в Риме кучка негодяев, он отшвырнул дирижерскую палочку и больше в Риме не дирижировал». Еще раз посетив по пути из Данцига Берлин, Зигфрид прибыл в Кёльн, откуда вместе с Винифред и Фриделиндой выехал в Англию.

В Лондоне они поселились в забронированном для них фирмой Columbia номере солидной гостиницы «Мейфэр», и те несколько дней, что они провели в британской столице, принесли девочке много радости. В своих воспоминаниях она писала: «Отец водил меня по Лондону, который он знал не хуже Байройта, и показывал достопримечательности: общественные здания, прекрасные парки и исторические уголки старого города. Мать разрешала мне принимать участие во всех общественных мероприятиях, не носивших делового характера. Моя голова кружилась от счастья».

7 февраля Зигфрид отправился дирижировать концертом в Бристоль, а Винифред поехала с дочерью в Йоркшир, где передала ее с рук на руки своей бывшей учительнице. Последняя, как писала Фриделинда, выглядела ненамного старше нее и в свое время была, по-видимому, хорошенькой девушкой: «Со мной она была очень приветлива, поселила меня в своем доме совсем рядом со школой, и у меня появилось отрадное чувство, что там я желанная гостья. Очень скоро я стала говорить по-английски, мне очень нравились мои учителя и соученицы, и они тоже меня полюбили. У меня не было никаких проблем. Внезапно я стала нормальным, счастливым ребенком. Мое существование омрачал только страшный сон, часто посещавшее меня по ночам злое видение: меня вызывают домой, потому что там случилось нечто ужасное».

Винифред поспешила в Бристоль, где Зигфрид давал четырехчасовый концерт для 4500 слушателей. В его программу, помимо увертюры к Весельчаку и вступления к Царству черных лебедей, вошла также Зигфрид-идиллия, увертюра к Тангейзеру и третье действие этой оперы, а также финал Мейстерзингеров. Нагрузка на организм Зигфрида была непомерной, и Винифред нашла мужа не в лучшем состоянии: он болел гриппом, страдал от расстройства желудка, но самое главное – опять начались сердечные спазмы. Супругов в какой-то мере утешили только оказанные им в Бристоле почести. Винифред писала оттуда: «Под аплодисменты зала мэр в полном облачении вручил Фиди лавровый венок, а я получила корзину цветов». Некоторое облегчение принесли также несколько дней на курорте Борнмут, куда они прибыли вовсе не для лечения. Зигфрид дал там еще один концерт, среди слушателей которого, как он писал, было «множество старых дев в пенсне». По возвращении в Байройт его ждало гневное письмо от Карла Мука, обвинявшего руководителя фестиваля в лицемерии из-за статьи во Frankfurter Nachrichten. Мук был возмущен тем, что, прославляя «традицию», Зигфрид одновременно пригласил в Байройт Тосканини. В связи с этим капельмейстер требовал во что бы то ни стало предотвратить появление итальянца на Зеленом холме. Он не остановился даже перед прямыми угрозами, однако дело было уже сделано, и руководителю фестиваля осталось только мягко успокоить почтенного капельмейстера.

Договариваясь с Ла Скала о выступлении в двух циклах Кольца, Зигфрид поставил ряд условий, которые, как он, возможно, надеялся, окажутся неприемлемыми для руководства театра. Тетралогию следовало ставить без купюр, и он должен был иметь право вносить изменения в режиссуру. К его удивлению, театр согласился с этими требования, и ему не оставалось ничего иного, кроме как отправиться 3 марта на новом «мерседесе» вместе с Винифред в Штутгарт. Там пути супругов разошлись. Зигфрид поехал дальше по железной дороге в Милан, а жена завернула на несколько дней отдохнуть в Баден-Баден. Впрочем, оттуда она вскоре вернулась в Байройт, поскольку супруги боялись надолго оставлять находившуюся при смерти Козиму. Уговаривая себя, что ее здоровью ничто не угрожает, Зигфрид писал: «Мама пребывает в полном здравии и трогательном приветливо-просветленном настроении, от нее не слышно ни слова жалобы, она все время весела и восприимчива». Девяностодвухлетняя Козима умирала долго и медленно. Она стала живой легендой, ее полностью изолировали от внешнего мира, допуская к ней только самых близких. Чтобы ее не слишком беспокоили визитеры, был разработан специальный ритуал. Гостя вводили в погруженную в полумрак комнату, где лежала умирающая, и оставляли где-нибудь в темном углу, откуда тот имел возможность наблюдать, как Козима общается с сыном, дочерью или невесткой. Такой чести была удостоена, например, певица Эмми Крюгер, писавшая об этой встрече: «В разгар глубокомысленной беседы матери с сыном и дочерью пожилая дама опустила веер, и я была потрясена этой выдающейся, почти легендарной личностью… Так же неслышно, как пришла, я покинула сумеречное помещение, где мне довелось лицезреть одну из самых величественных женщин всех времен». Постоянно нуждавшейся в деньгах Винифред даже удалось заработать на визите к ее свекрови американской журналистки, которая заплатила тысячу марок только за то, чтобы «послушать мамины разговоры».

В Милане Зигфрид легко установил контакты с певцами и оркестрантами и с удовольствием писал об этом домой: «После репетиции мы шли в кафе на углу, чтобы насладиться бриошами с вермутом или свежевыжатым соком. Я был в центре всеобщего внимания. Знание итальянского очень помогло мне быстро наладить контакты… Это было восхитительное время мирной, приятной работы. Меня никогда не ругали, шли навстречу всем моим пожеланиям, поражались моим живым темпам. Они полагали, что немецкая музыка должна быть тяжеловесной». Приехавшая к Зигфриду после исполнения первого цикла Винифред утаила от него, что за это время здоровье Козимы значительно ухудшилось: она надеялась еще съездить с мужем в Грецию. Однако 31 марта, когда завершилось исполнение второго цикла, пришла телеграмма, что Козима совсем плоха. На обратном пути, в Ульме, их настигла телеграмма о ее смерти. Когда они 2 апреля прибыли в Байройт, гроб с ее телом стоял в зале Ванфрида на фоне портрета Рихарда Вагнера и картины Павла Жуковского, изображавшей обитателей Ванфрида в виде