Сука - Пилар Кинтана
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так как «Гусантрекса» не оказалось ни у них в деревне, ни в соседнем городке, Дамарис попросила старшую дочку Люсмилы, собравшуюся по своим делам в Буэнавентуру, купить ей мазь, нимало не заботясь о том, что там подумает или скажет ее кузина.
«Гусантрекс» прибыл с последним теплоходом, и все последующие дни Дамарис только и делала, что смазывала собачьи раны лекарством, кормила ее бульонами, а еще жалела и окружала заботой.
Собачьи раны благополучно затянулись, да и мясо на ребрах наросло, однако Дамарис продолжала вести себя с ней так, словно та все еще больная и слабая. Она уже открыто звала ее Чирли и не стеснялась ласкать, кто бы рядом ни находился – даже в присутствии Люсмилы, когда та пришла к ним в гости на день матери.
Явилась Люсмила вместе со всей семьей: мужем, дочками, внучками и даже тетей Хильмой, которую подняли на руках по крутым ступеням, а потом усадили в шезлонг на террасе большого дома. В летней кухне на дровяной плите хозяева потушили овощное санкочо с курятиной, наполнили водой бассейн и полезли купаться. Вслух никто не сказал «Ну и ну, рисковые ж мы ребята!», но Дамарис казалось, что все, должно быть, так про себя и думают. И хотя она громко смеялась шуткам и играла с девочками, сказать, что она чувствует себя в своей тарелке, было никак нельзя. Ее мучила мысль, что бы сказали люди, если б увидели их, так по-хозяйски расположившихся в доме семьи Рейес. Тетя Хильма лениво обмахивалась веером, сидя в шезлонге на террасе, как королева какая-нибудь, Рохелио вальяжно раскинулся в другом кресле, возле бассейна, Люсмила с мужем, сидя на бортике бассейна с бутылкой водки, по очереди отхлебывали из горлышка, девочки резвились в воде, а Дамарис, только что выйдя из воды и оставив за собой мокрый след, прохаживалась по гравийной дорожке, покачивая массивной филейной частью, обтянутой короткими шортиками из лайкры, в выцветшей майке на бретельках, которую обычно она использует как верх купальника или как рабочую одежду. Дамарис говорила себе, что никто и никогда не принял бы их за хозяев дома. Они не более чем кучка бедных и плохо одетых чернокожих, дорвавшихся до вещей богачей. «Вот ведь нахалы», – вот что подумали бы о них люди, и Дамарис уж точно захотелось бы провалиться сквозь землю, потому что для нее прослыть нахалкой – так же ужасно и через край, как пойти на кровосмешение или преступление.
Она уселась на пол, вытянув ноги и опершись спиной о стену летней кухни. Собака устроилась рядом, положив голову ей на ногу, и Дамарис принялась ее гладить. Люсмила взглянула на обеих, осуждающе покачав головой, а потом пошла предложить глоток Рохелио.
– Тебя как, уже вышвырнули из постели, заменив на псину? – поинтересовалась Люсмила. – За обедом-то твоя жена лучший кусок курятины ей отдала.
Люсмила перегибала палку. Дамарис действительно дала порцию санкочо собаке, но разве только кожу и малюсенький кусочек своей порции куриной шеи.
– Нет пока, – ответил Рохелио, – я другому удивляюсь: зачем она тратит время на эту животину, если та уже в лесу пожила и теперь, считай, все равно пропала. Зуб даю, ее теперь не удержишь – так и будет бегать.
Рохелио оказался прав. Собака вновь убежала – в день, когда Дамарис отправилась с ней в дом сеньоры Росы. Дамарис, как всегда, оставила собаку на заднем дворе и поднялась в дом. Открыла настежь окна и двери, чтобы проветрить, смела паутину из углов и пыль с мебели, вымыла кухню и ванную комнату, подмела и навощила полы, а также обработала инсектицидом все помещения. Руки у нее отвердели, будто картонные, и сильно пропахли химией.
Когда она все закончила и вышла из дома, было уже часа четыре, и собаки во дворе не было. На небе висели тяжелые тучи, да так низко, что, казалось, того и гляди землю придавят. Дышалось тяжело, и Дамарис подумала, что псина, истомившись от жары и испугавшись приближающейся грозы, вернулась домой одна.
Дамарис сразу же пошла домой, прямо к ней, своей собаке, собираясь налить ей воды. Остальные псы залезли под хижину, где и сидели, высунув языки. Но ее там не было. Не было нигде. Дамарис посмотрела под большим домом, на лестницах, в саду, в кухне… Она вся взмокла и чувствовала, что просто задыхается от духоты. Очень хотелось освежиться, окатить себя водой, забравшись в купель, но собаку найти – важнее. Бегая по всему участку, она громко звала свою псину и даже в лес забежала, но недалеко, кликая ее и там. И не оставляла эти попытки до тех пор, пока не стемнело настолько, что бегать босиком и без фонаря в руках стало опасно. И – ничего.
Вернувшись домой, она все же сполоснулась в купели, чувствуя скорее злость, чем страх. Ее злило, что собака удрала, и на этот раз – одна, без какого бы то ни было влияния других псов, злило, что та заставила ее бегать по участку и звать беглянку, волноваться и – самое главное – что Рохелио оказался прав и что собака эта – кажется, отрезанный ломоть. Поэтому, когда он вернулся с рыбалки со связкой рыбин, она ничего ему не сказала, а чтобы он ничего не заподозрил, и на поиски вечером не пошла. Дамарис была так раздражена, что не могла даже сосредоточиться на очередной серии вечернего сериала. По телевизору шел уже выпуск новостей, когда она все же решила выйти и глянуть в последний раз под предлогом, что нужно проверить, хорошо ли упакована принесенная рыба.
Тучи ушли, ночь стояла ясная и свежая. Где-то над морем, так далеко, что и слышно-то ничего не было, синим и оранжевым полыхала гроза, рассекая черное небо царапинами молний. Собака вернулась. Лежала, свернувшись, на своем месте, и Дамарис обрадовалась, увидев ее, но виду не подала.