Сука - Пилар Кинтана

не только то место, куда натекла собачья моча, но всю кухню целиком, а потом промокнула пол шваброй с надетой на нее сухой тряпкой. Втянула носом воздух. И подумала, что запах нисколько не потерял остроты, но прежде чем начать мыть пол по второму разу, решила вымыться самой, чтобы понять, не от нее ли идет этот запах, ведь пока она драила полы, вполне могла испачкать руки, колени и шорты.

Дамарис забралась в купель и принялась поливать себя водой из тотумы. Запах мочи все еще чувствовался. Она со всех сторон намазалась жидким мылом для стирки белья и вспенила его. Запах не исчезал. Тогда она взяла в руки прямоугольное зеркальце, которым обычно пользовалась, когда причесывалась и давила прыщики. Сейчас же ей хотелось знать, увидит ли она в этом зеркале взгляд женщины, зарубившей топором мужа, и ей показалось, что да и что люди этот взгляд распознают и поймут, что именно она совершила. Потом оглядела свои широкие шершавые руки, которыми убила собаку с брюхом, полным щенят, и уверилась в том, что различает на них следы веревки. И с тоской, словно взывая к небесам, подняла глаза вверх. Стервятники уже слетелись.

Некоторые летали кругами над тем местом, где она оставила собаку, другие расселись на ветвях сухого, но очень высокого дерева рядом с тем самым бобовым деревом. Стервятники на дереве сидели, наклонившись, и смотрели вниз, готовые вот-вот спланировать на землю, будто бы в ожидании некоего сигнала, который кто-то должен подать. Их было слишком много, гораздо больше, чем когда в лесу лежало тело покойника Хосуэ или когда умер бродяга. Дамарис, как была – мокрая и пахнувшая мочой, вылезла из купели и пошла через сад к ступеням, чтобы поглядеть, заметили ли стервятников в деревне.

Она заглянула вниз, за край утеса, но внимательно осмотреть пляж или причал, где обычно собирались люди, или даже домики на берегу залива, не успела, потому что первое, что увидели ее глаза, это была Химена – на том берегу залива. Был прилив, так что она, подвернув штаны, залезала в лодку. На веслах сидел один из рыбаков, живших возле залива, и он начал грести по направлению к скалам, а Химена о чем-то ему говорила и говорила, не закрывая рта. Она могла рассказывать что угодно: какую-нибудь сплетню из соседнего городка в мельчайших подробностях или о чудных морских видах в это солнечное утро, однако Дамарис показалось, что рассказывает она о собаке, а рыбак в ответ говорит, что видел вчера, как та бежит вверх на скалы. Дамарис захотелось спрятаться, но как раз в этот момент он показал наверх, и оба они подняли взгляд и увидели черное от стервятников небо. Заметили они и Дамарис, которая не успела ни скрыться, ни хоть что-нибудь предпринять. Химена взмахнула рукой – это вполне мог быть жест приветствия, но Дамарис восприняла эту поднятую руку как угрозу. Это конец, все пропало.

В первую секунду в голове у нее пронеслась мысль, что лучше ей оставаться там, где стоит, и ждать, пока не появится Химена, и пусть она увидит ее руки и ее взгляд убийцы, пусть почувствует запах мочи; что лучше признать свою ошибку и принять наказание, которое станет за эту вину воздаянием. Но тут же мелькнуло, что ни Химена, ни люди из деревни не смогут покарать ее так, как она того заслуживает. И тогда она подумала, что ей, наверное, следует скрыться в лесу, босой и почти голой – в коротких шортах и выцветшей майке на бретельках, и уйти далеко-далеко, дальше Ла-Деспенсы, дальше рыбоводной станции, дальше закрытой зоны военных моряков, дальше, чем те места, по которым она ходила вместе с Рохелио, и те, куда они так и не дошли, и затеряться – как сука, как мальчик со штор Николасито, – где-то там, в глубине самой жуткой сельвы.