Медный всадник - Полина Саймонс

Татьяна с Зиной шли вдоль заводской стены, и, не доходя до остановки, Татьяна заметила возвышавшуюся над толпой темную голову Александра.

– Мне нужно идти, – пробормотала она, задыхаясь и ускоряя шаг. – До завтра.

Зина что-то промямлила в ответ. Подступив ближе, Татьяна молча кивнула.

– Что ты здесь делаешь?

Она слишком устала, чтобы изображать безразличие. Проще улыбнуться.

– Пришел проводить тебя домой. Повеселилась вчера? Кстати, ты поговорила с родителями?

– Нет. Не говорила, – покачала головой Татьяна, избегая разговоров о дне рождения. – Может, поручишь это Даше? Она храбрее меня.

– Разве?

– О, намного! Я трусливее зайца.

– Я пытался объяснить ей. Она и слушать не желает. Конечно, это не мое дело. Я просто пытаюсь помочь. – Он пожал плечами и, оглядев длинную очередь на автобус, заметил: – Мы в жизни не сядем на этот автобус. Пойдем пешком?

– Только до трамвая. У меня сил нет. Целый день орудовала молотком. – Она остановилась, поправляя волосы. – Долго ждал?

– Два часа, – признался он, и усталость куда-то подевалась.

Она удивленно вытаращилась на Александра.

– Два часа? – Она едва не договорила: «Ради меня?» – Рабочий день продлили до семи. Прости, что так получилось.

Они перешли дорогу и направились к улице Говорова.

– Почему ты с оружием? – спросила она, показывая на его винтовку. – Опять патруль?

– Нет, я свободен до десяти. Приказано носить с собой.

– Они еще не прорвались? – встревожилась Татьяна, стараясь, однако, улыбаться.

– Еще нет.

– А винтовка тяжелая?

– Не очень. Хочешь поносить?

– Конечно! – оживилась она. – Никогда не держала в руках винтовки.

Татьяна схватила винтовку и едва не уронила, такой тяжелой она оказалась. Пришлось удерживать ее обеими руками. Но сил все равно не хватило.

– Не знаю, как у тебя это получается! Сам неси! – рассердилась она.

– А если придется стрелять? И бежать вперед, и падать на землю, и вскакивать, и снова бежать, со скаткой и винтовкой в руках…

– Не знаю, как у тебя это получается, – повторила она. Хорошо быть таким сильным. Уж он-то в два счета справился бы с Пашей.

Подошел набитый людьми трамвай. Они едва туда втиснулись. На этот раз пришлось стоять. Александр держал одной рукой винтовку, а другой стискивал коричневую кожаную петлю. Татьяна вцепилась в ржавую металлическую стойку. При каждом толчке ее бросало на Александра, и она неизменно извинялась. Его тело казалось тверже заводской стены.

Татьяне хотелось посидеть с ним где-нибудь в тихом месте, расспросить о родителях. Но нельзя же говорить о таком в трамвае. И стоит ли узнавать о нем больше? Ведь тогда они станут ближе, а ей нужно быть от него как можно дальше!

Татьяна молчала, пока они не доехали до Вознесенского, где пересели на второй номер, идущий к Русскому музею.

– Ну… вот… мне пора, – неохотно сообщила Татьяна, когда они вышли.

– Хочешь, немного посидим? – неожиданно спросил Александр. – Вон на тех скамейках в Итальянском садике?

– Ладно, – кивнула Татьяна, стараясь не подпрыгнуть от радости.

Только после того как они сели, она заметила, что он чем-то озабочен, словно хочет сказать что-то и не может. Только бы не завел речь о Даше. Ведь и без того все ясно. Тем более что он старше и должен многое понимать.

– Александр, как называется это здание? – спросила она, ткнув пальцем в первое попавшееся на глаза строение.

– Гостиница «Европейская». Она и «Астория» – лучшие гостиницы в Ленинграде.

– Похожа на дворец. Кому позволено здесь останавливаться?

– Иностранцам.

– Мой отец ездил в Польшу по делам несколько лет назад. Как я ему завидую! Хотелось бы и мне посмотреть мир!

Она неловко сглотнула и закашлялась.

– Александр… мне жаль твоих родителей. Пожалуйста, расскажи, что случилось?

С губ Александра сорвался облегченный вздох.

– Твой отец прав. Я не из Краснодара.

– Правда? Откуда же?

– Ты когда-нибудь слышала о таком городе, как Баррингтон?

– Нет. Где это?

– В Массачусетсе.

Татьяна подумала, что ослышалась. Глаза ее медленно округлились.

– Массачусетс? – охнула она. – Как в Америке?

– Да. В Америке.

– И ты американец?

– Именно.

Татьяна потеряла дар речи. В ушах громом отдавался стук сердца. Она вынудила себя закрыть рот и выпрямиться.

– Смеешься? Я, конечно, дурочка, но не настолько.

– Не смеюсь, – покачал головой Александр.

– Знаешь, почему я тебе не верю?

– Знаю. Считаешь, что такого не бывает.

– Совершенно верно, не бывает.

– Коммунальные квартиры оказались огромным разочарованием, – вздохнул Александр. – Мы… то есть отец питал такие надежды на новую жизнь, а оказалось, что здесь нет даже душа.

– Душа?

– Не важно. Горячей воды. Мы даже не смогли принять ванну в той гостинице, где остановились. А у вас есть горячая вода?

– Конечно нет! Мы кипятим воду на плите и разбавляем холодной. А каждую субботу ходим в баню, как все в Ленинграде.

– В Ленинграде, Москве, Киеве, во всем Советском Союзе, – кивнул Александр.

– Нам повезло: в маленьких городах и водопровода нет. Деда рассказывал.

– Верно. Мы долго не могли привыкнуть к общим туалетам, но все же как-то приспособились. Приходилось готовить на дровах и воображать себя семейством Инголлов.

– А кто это?

– Семья Инголлов жила на американском Западе в конце девятнадцатого века. Но мой отец был социалистом и хотел жить там, где строят новую жизнь. Я как-то иронично заметил отцу, что это куда лучше, чем Массачусетс. Он ответил, что социализма без борьбы не построишь. Думаю, тогда он искренне в это верил.

– Когда вы приехали?

– В тридцатом, как раз после биржевого краха в двадцать девятом, – начал было объяснять Александр, но взглянул на ее непонимающее лицо и вздохнул. – Не важно. Мне было одиннадцать. И я вовсе не хотел покидать Баррингтон.

– О нет, – прошептала Татьяна.

– Но мы быстро отрезвели, когда пришлось возиться с примусами, нюхать вонь из туалета, умываться холодной водой. Мать начала пить. Почему нет? Пили все.

– Да, – кивнула Татьяна. Водка в доме не переводилась. Отец пил.

– А если туалет был занят соседями по квартире, мать выходила в парк и шла в общественный туалет, обычную выгребную яму, с деревянным помостом и дыркой в нем.

Он брезгливо передернулся, и Татьяна тоже вздрогнула, несмотря на теплый вечер. Она погладила Александра по плечу и, поскольку тот не отодвинулся, не отняла руки.

– По субботам, – продолжал Александр, – мы с отцом, как и твоя семья, шли в баню и по два часа ждали в очередях. Мать ходила туда по пятницам, жалея, я думаю, что не родила дочь. Тогда она не была бы так одинока и не страдала бы так сильно.

– А за тебя она не переживала?

– Еще как! Сначала все было ничего, но с годами я стал обвинять их в том, что испортили мне жизнь. Тогда мы жили в Москве. Семьдесят идеалистов, и не просто идеалистов, а идеалистов с женами и детьми, обитали в таких же коммуналках. Три туалета и три маленькие кухни на длинный коридор.

Татьяна только плечами пожала.

– Как ты это выдерживаешь?

Она немного подумала:

– В нашей квартире только двадцать пять человек, но… что я могу сказать? На даче куда лучше. Свежие помидоры, огурцы и утренний воздух, такой душистый! Пахнет чистотой.

– Да! – воскликнул Александр, едва она произнесла магическое слово «чистота».

– И, – добавила она, – так хорошо иногда побыть одной. Получить хотя бы немного…

Она запнулась, пытаясь найти подходящее слово.

Александр вытянул ноги и полуобернулся к Татьяне, пристально глядя ей в глаза.

– Ты понимаешь, о чем я? – выпалила она.

Он кивнул.

– Как по-твоему, что теперь будет?

– Дела не слишком хороши, Таня. Вероятно, кое-кто, особенно на Украине, надеется, что с приходом фашистов станет легче. Но Гитлер в два счета развеет эти иллюзии. Как развеял их в Австрии, Чехии и Польше. В любом случае, чем бы ни кончилась война, вряд ли для нас что-то изменится. Кстати, кого-то из твоих знакомых… забрали?

Татьяна крепче вцепилась в его плечо. Она не любила говорить на подобные темы. Это немного ее пугало.

– Я слышала, что одного из папиных сослуживцев арестовали. Несколько лет назад исчезли жилец с дочерью, а их комнату отдали Сарковым.

Она не сказала, что отец считал Сарковых сотрудниками НКВД.

– Вот и со мной случилось нечто подобное, – вздохнул Александр, вынимая папиросу. – Но я не могу не думать о своих родителях, которые приехали сюда с такими надеждами и верой, впоследствии жестоко растоптанными! Не возражаешь, если я закурю?

– Ничуть, – кивнула Татьяна. До чего же тяжело оторвать взгляд от его лица! – Должно быть, в Америке жизнь была нелегкая, если твой отец мог бросить родину?

Александр молчал, пока не докурил папиросу до мундштука.

– Ошибаешься. Коммунизм в Америке двадцатых, так называемое Красное десятилетие, был весьма моден среди богатых.