Медный всадник - Полина Саймонс

Он уже бывал в тюрьмах и раньше. Очередное заключение не слишком его волновало. Попасть в тюрьму за убеждения было чем-то вроде почетного знака, и в Америке он носил этот знак гордо и напоказ.

– Я сидел в лучших массачусетских тюрьмах, – говаривал он. – Никто в Новой Англии не пострадал за веру больше меня.

Он и до сих пор был убежден, что социализм строится не так быстро и успешно только потому, что это Россия. В Америке все было бы иначе. Только там можно добиться наступления коммунизма. Ах, если бы он мог принести свои идеи домой!

Домой.

Неужели он все еще думает об Америке как о родном доме?

В Советском Союзе жилось неплохо, но это не его дом, и русские это знали. И как бы он ни отказывался этому верить, они больше не собирались его защищать. Теперь он был врагом народа. Что ж, их можно понять.

Гарольд презирал Америку. За пустоту, фальшивую мораль, индивидуализм. Только идиоты могут поверить в тамошнюю демократию. Но теперь, сидя в сырой камере, он больше всего на свете хотел отправить мальчика в эту Америку любой ценой, как бы велика она ни была.

Советский Союз не мог спасти Александра. Только Америка.

Что он сделал со своим сыном? Какую жизнь ему устроил?

Гарольд уже не помнил, за что боролся. Перед глазами стояло восхищенное лицо Александра, смотревшего на отца, который субботним днем двадцать седьмого года стоял на трибуне в Гринвиче, штат Коннектикут, выкрикивая лозунги.

Кто этот мальчик, которого он назвал Александром?

Гарольд не знал. Он нашел свой путь, но как парень найдет свой в стране, которой не нужен?

Все, чего хотел Гарольд в течение бесконечных допросов, отрицаний, просьб, уговоров, – увидеть перед смертью сына. Он взывал к человечности Слоенко. Но тот смеялся:

– Человечность не имеет ничего общего с построением социализма. Для этого требуются дисциплина и некоторая беспристрастность.

– Не беспристрастность, а жестокость, – возразил Гарольд.

– Кстати, сына ты не увидишь. Он уже мертв, – бросил Слоенко.

Татьяна молча гладила Александра по руке.

– Мне так жаль, – прошептала она наконец, отчаянно желая коснуться его лица, но не смея. – Александр, ты слышишь? Мне так жаль!

– Слышу. Все в порядке, Таня, – уверил он, вставая. – Моих родителей уже не вернешь, но я все еще жив. Это уже что-то.

Она никак не могла заставить себя подняться.

– Александр, подожди, подожди! Как ты превратился из Баррингтона в Белова? И что случилось с отцом? Ты больше не увидел родителей?

Александр взглянул на часы.

– Куда только уходит время, когда я с тобой? – пробормотал он. – Нужно бежать. Оставим рассказ до другого дня.

Он сжал ее руку и поднял со скамьи. На душе у девушки стало чуть легче. Значит, они снова встретятся? Они медленно вышли из парка.

– А Даше ты рассказывал? – спросила Татьяна.

– Никогда, – ответил он, не глядя на нее.

– Я рада, что ты рассказал мне.

– И я тоже.

– Обещай, что когда-нибудь доскажешь остальное!

– Когда-нибудь.

– Просто поверить не могу, что ты американец! Я до сих пор не знала ни одного! – покраснев, выпалила Татьяна.

Он нагнулся и, едва прикасаясь губами, поцеловал ее в щеку.

– Поосторожнее на улицах, – бросил ей вслед Александр.

Татьяна, стараясь не обращать внимания на ноющее сердце, кивнула и посмотрела ему вслед. Он понуро брел по тротуару. Что-то похожее на отчаяние охватило ее.

Что, если он обернется и увидит ее? Вот уж, подумает, дурочка нашлась!

Но прежде чем она успела опомниться, Александр в самом деле обернулся. Пойманная на месте преступления, она попыталась было убежать, только ноги не слушались. Он помахал ей рукой. До чего же стыдно!

Жаль, что у нее ни на что не хватает храбрости! А что, если попробовать сейчас?

Она подняла руку и махнула в ответ.

Сестру она нашла на крыше. В каждом доме уже готовились к воздушным налетам: расчистили крыши, составили график дежурств, обложили края мешками с песком, подняли наверх ведра с водой. Татьяне хотелось сесть рядом с Дашей, но она не решилась.

Даша болтала с двумя младшими братьями Игленко, Антоном и Кириллом. Завидев Татьяну, она поднялась:

– Мне нужно идти. Справитесь без меня?

– Конечно! Антон меня защитит! – заверила Татьяна. Антон был ее ближайшим другом.

Даша легонько коснулась волос сестры:

– Не сиди здесь слишком долго. Устала? Что-то ты поздно. Говорила же тебе, Кировский слишком далеко отсюда! Нет чтобы попроситься на работу к отцу. Была бы дома через четверть часа.

– Не волнуйся, справлюсь, – с вымученной улыбкой пробормотала Татьяна.

После ухода Даши Антон попытался развеселить Татьяну, но она не хотела ни с кем говорить. Подумать бы спокойно хоть минуту, час или год. Разобраться в своих чувствах.

Наконец она сдалась, и они стали играть. Татьяна закрывала ладонями глаза, Антон кружил ее, внезапно останавливая, а она должна была показывать в направлении Финляндии. В направлении Краснодара. В какой стороне Урал? В какой Америка?

Потом настала очередь Татьяны кружить Антона.

Наигравшись, они подсчитали очки. Победитель должен был попрыгать. Но Татьяна прыгать не стала, а вместо этого тяжело уселась на лист железа. Из головы не шли Александр и Америка.

Антон, тощий белобрысый мальчишка, дернул ее за волосы:

– Что нос повесила? Здорово!

– Что именно? – удивилась она.

– Еще два года, и меня заберут в армию. Петька ушел вчера.

– Куда ушел?

– На фронт, – засмеялся он. – Война началась, забыла?

– Не забыла. От Володи ничего не было?

– Нет. Жаль, что мы с Кириллом тоже не уехали в лагерь. Кирилл ждет не дождется, когда ему исполнится семнадцать. Все твердит, что теперь и семнадцатилетних возьмут на фронт.

– Наверное, – вяло обронила Татьяна, вставая. – Скажи маме, пусть зайдет. Угощу ее шоколадом.

Она спустилась вниз. Дед с бабкой тихо читали на диване при свете маленькой лампы. Она втиснулась между ними, только что не сев к ним на колени.

– Что с тобой, детка? – спросил дед. – Не бойся.

– Я и не боюсь, просто запуталась.

Да и поговорить ей не с кем.

– Из-за войны?

Татьяна нахмурилась. Рассказать им невозможно. Она спросила:

– Деда, ты всегда говорил мне: «Таня, у тебя так много впереди. Наберись терпения». Ты и сейчас так думаешь?

Дед помолчал, но она и без того знала ответ.

– Ох, деда, – жалобно протянула она.

– Ох, Таня, – отозвался он, обнимая ее за плечи. – За одну ночь все изменилось.

– Похоже, что так, – согласилась Татьяна.

– Может, тебе следует быть менее терпеливой?

– Я тоже так считаю. Боюсь, терпению придается слишком большое значение.

– Но это все же добродетель, причем крайне необходимая. Вспомни три вопроса, которые я советовал задавать себе, если хочешь знать, кто ты.

Зря это он. Сегодня Татьяне нет дела ни до каких вопросов.

– Деда, вся добродетельность в нашей семье досталась тебе, – едва заметно улыбнулась она. – Остальные явно обделены.

– Это все, что у меня есть, – вздохнул дед, качая седой головой.

Татьяна легла, думая об Александре. Он не просто поведал ей свою жизнь, а утопил с головой в беспощадной действительности, как утопал сам. Слушая его, Татьяна затаила дыхание. Рот оставался чуть приоткрытым, чтобы Александр смог вдохнуть свою печаль в ее легкие. Он нуждался в ком-то, способном разделить с ним бремя жизни.

Нуждался в ней.

Татьяна надеялась, что готова к испытаниям.

Она не хотела думать о Даше.

В среду утром, по пути на завод, Татьяна увидела пожарных, устанавливавших кадки с водой и песком, и новые гидранты. Неужели ожидаются пожары? Значит, бомбы сожгут Ленинград?

Представить невозможно. Так же невероятно, как существование Америки.

Смольный старательно окутывали маскировочной сетью, выкрашенной зеленым, коричневым и серым. Что будут делать рабочие с объектами, которые труднее прикрыть, но и распознать с воздуха тоже нелегко: шпилем Адмиралтейства, Исаакиевским собором? Пока что они сияли в своей первозданной красе.

Перед уходом с работы Татьяна старательно вымыла руки и лицо, долго расчесывала волосы, пока они не заблестели. Утром она надела цветастую юбку и белую блузку с короткими рукавами и белыми пуговичками и сейчас, глядя на себя в зеркало, никак не могла решить, на сколько лет выглядит. Двенадцать? Тринадцать? Ах, все равно. Только бы он дождался!

Она поспешила на остановку. Там уже стоял Александр.

– Мне нравятся твои волосы, Таня, – улыбнулся он.

– Спасибо, – пробормотала она. – Жаль, что от меня несет смазкой и бензином.

– Только не говори, что опять делала бомбы! – шутливо закатил он глаза.