Медный всадник - Полина Саймонс

– Таня, – медленно выговорил он, – а какие именно слова ты имеешь в виду?

Она не смогла сразу ответить, боясь, что начнет заикаться.

– Н-не знаю. Может, «водка»?

– О, это совсем легко. «Водка» по-английски и будет «водка», – рассмеялся он.

Какой у него хороший смех! Искренний, заразительный, глубокий, настоящий мужской смех, зарождающийся где-то в груди и рвущийся на волю.

Он снова поднял бутылку:

– За что будем пить? Поскольку это твой день рождения, выпьем за тебя. За то, чтобы мы смогли отпраздновать твой следующий день рождения. И надеюсь, в более приятной обстановке.

– Спасибо. За это я тоже выпью глоток, – кивнула она, беря у него бутылку. – И хорошо бы рядом был Паша.

Александр, не отвечая, отставил бутылку и задумчиво оглядел Сатурна.

– Неудачное у нас место. Другая статуя была бы лучше, не согласна? Кусок в горле застревает при виде этого чудовища, пожирающего собственное дитя.

– А где еще ты хотел бы сидеть? – поинтересовалась Татьяна, с наслаждением надкусив плитку шоколада.

– Не знаю. Может, вон там, у Марка Антония. Кажется, где-то есть статуя Афро…

– Пора, – неожиданно вскочила Татьяна. – Я совсем отяжелела от такого количества еды. Нужно размяться.

Что она здесь делает?

Они вышли из сада и направились к реке. Татьяне ужасно хотелось спросить, как его звали раньше? Неужели Александром? Есть ли такое имя у американцев? И как его ласково звали в детстве?

Нет, она не имеет права на столь интимные вопросы. Вполне достаточно и прогулки по гранитной набережной в сумеречном вечернем свете.

– Хочешь еще немного посидеть? – спросил Александр немного погодя.

– Нет, я не устала. А ты?

– Давай все же отдохнем.

Они устроились на одной из скамеек с видом на Неву. На другом берегу сверкал золотом шпиль Петропавловского собора. Александр занял половину скамейки: длинные ноги расставлены, руки раскинуты по спинке. Татьяна нерешительно примостилась рядом, стараясь, чтобы их ноги не соприкасались.

Вид у Александра был самый беззаботный. Он двигался, сидел, говорил и улыбался так, словно и не подозревал о том впечатлении, которое производил на трепетную семнадцатилетнюю девушку. Все его существо словно излучало безмятежную веру в существование его собственного законного места во Вселенной. «Все это дано мне, – казалось, говорил он. – Мое тело, лицо, рост, сила. Сам я ничего не просил. Ничего не создавал. Ничего не добивался. Это дар, за который я ежедневно возношу благодарность, когда умываюсь и причесываюсь, дар, о котором забываю днем. Я не горд и не унижен этим даром. Он не делает меня тщеславным и спесивым, но и не внушает ложной скромности».

Каждое движение его тела кричало: я знаю, кто я есть!

На несколько секунд Татьяна забыла о необходимости дышать. Правда, потом волей-неволей пришлось вспомнить.

– Люблю глядеть на реку, – тихо заметил Александр. – Особенно в белые ночи. В Америке нет ничего подобного.

– Может, на Аляске?

– Может быть. Но это… поблескивающая река, город, выстроенный на ее берегах, солнце, садящееся за Ленинградский университет и поднимающееся перед нами, за Петропавловской крепостью… – Он покачал головой, очевидно, не находя слов. Оба замолчали. – Как там у Пушкина в «Медном всаднике»? – спросил Александр. – «И не пуская тьму ночную… на золотые небеса»… как там дальше?

Татьяна знала «Медного всадника» почти наизусть и немедленно подхватила:

– «Одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса».

Александр, повернув голову, взглянул на Татьяну, продолжавшую смотреть на реку.

– Таня… откуда у тебя столько веснушек?

– Знаю-знаю, это ужасно некрасиво. Все солнце виновато, – пробормотала она, краснея и принимаясь тереть переносицу, словно это могло избавить ее от надоедливых рыжих пятнышек.

«Пожалуйста, перестань смотреть на меня», – думала она, боясь его глаз и опасаясь собственного сердца.

– А как насчет твоих светлых волос? – тихо спросил он. – Это тоже солнце?

Татьяна дернулась, как от ожога, ощутив прикосновение его руки к спине. Он может коснуться ее волос… если захочет.

Он не захотел.

– Белые ночи – это здорово, правда? – спросил он, не сводя с нее взгляда.

– Зато ленинградская зима… как вспомню, просто дрожь по спине.

– Да, зимы здесь невеселые.

– Иногда зимой, когда замерзает Нева, мы катаемся на санках по льду. Даже в темноте.

– Кто это «мы»?

– Паша, я, наши приятели. Иногда мы с Дашей. Но она гораздо старше и редко берет меня с собой. – Зачем она это сказала? Из злобной зависти? Татьяна велела себе заткнуться.

– Ты, должно быть, очень любишь сестру, – обронил Александр.

Что он этим хотел сказать? Татьяна предпочитала не знать.

– Вы с ней так же близки, как с Пашей?

– По-другому. Паша и я…

Она осеклась. Они с Пашей ели из одной миски. Миски, которую Даша наполняла едой, приготовленной ее же руками.

– Мы с сестрой спим на одной кровати. Она говорит, что я не должна выходить замуж, поскольку в этом случае мой муж будет третьим в нашей постели.

Их взгляды скрестились. Татьяна не отвела глаз в надежде, что в золотистых закатных лучах незаметны ее алые щеки.

– Ты слишком молода, чтобы выходить замуж.

– Знаю, – фыркнула Татьяна, которую всегда смущали ссылки на ее юность. – Но не настолько же!

«Настолько»… для чего?

Не успела она задаться этим вопросом, как Александр осведомился:

– Для чего именно?

Выражение его глаз снова потрясло ее. Она мгновенно потеряла дар речи. Что на ее месте сказала бы Даша? Что в таких случаях говорят взрослые?

– Я достаточно выросла, чтобы пойти в народное ополчение, – выговорила она наконец. – Как думаешь, меня примут? Тогда ты сможешь меня обучать.

Она засмеялась и тут же смутилась вновь. Александр немного поморщился и неохотно буркнул:

– Кто тебя туда примет? Тебе еще нет восемнадцати…

Он не договорил, но она сумела расслышать нерешительность в его голосе. Да и губы слегка дрожали. А посреди нижней была небольшая ямочка, совсем крохотная, и до того хотелось коснуться ее…

Татьяна поспешно отвернулась и вскочила.

– Я… в самом деле пора домой. Уже поздно.

– Так и быть, – кивнул Александр, тоже вставая, медленно и неохотно. – Жаль, такой хороший вечер…

– Да, – выдохнула она, не глядя на него.

Они побрели вдоль реки.

– Александр, ты скучаешь по своей Америке?

– Да.

– И вернулся бы, если б смог?

– Наверное, – бесстрастно ответил он.

– А можешь?

– Каким это образом? Кто мне позволит? Кто меня там ждет?

Татьяна едва сдержалась, чтобы не взять его за руку. Утешить.

– Расскажи мне об Америке. Ты когда-нибудь видел океан?

– Да, Атлантический, и это незабываемо.

– Он соленый?

– Да, холодный, безбрежный, там плавают медузы и белые яхты.

– Я однажды видела медузу. А какого цвета океан?

– Зеленый.

– Как деревья?

Он посмотрел на Неву, на деревья, на нее.

– Немного похоже на цвет твоих глаз.

– То есть мутновато… нет, грязновато-зеленый?

Сердце почему-то разрывалось от нахлынувших эмоций, дышать становилось все труднее. Но зачем ей дышать? Она и без того всю жизнь дышала, сейчас можно и потерпеть.

Александр предложил возвращаться через Летний сад. Татьяна согласилась, но потом вспомнила чувственные статуи сплетавшихся в объятиях любовников.

– Наверное, не стоит. Разве нет пути покороче?

– Нет.

Высокие вязы отбрасывали длинные тени на песок. Они вошли в ворота и направились по узкой тропинке между статуями.

– По ночам здесь все другое, – заметила Татьяна.

– А ты здесь бывала по ночам?

Она покачала головой:

– Зато бывала в других местах. Однажды я…

Александр наклонился к ней:

– Таня, знаешь…

– Что? – пробормотала она, отстраняясь.

– Чем меньше ты бывала где-либо по ночам, тем больше мне это нравится.

Потерявшая дар речи девушка рванулась вперед, упорно глядя под ноги. Александр не отставал, дробя свой обычно широкий шаг, чтобы держаться рядом. Ночь выдалась теплой, голые руки Татьяны дважды ненароком коснулись грубой ткани его гимнастерки.

– Это наше лучшее время, Таня. Хочешь знать почему?

– Ни за что.

– Больше оно не повторится. Никогда нам не провести вдвоем таких мирных незатейливых минут.

– Ты называешь их незатейливыми? – удивилась Татьяна, покачивая головой.

– Разумеется. Пока мы только друзья и гуляем по Ленинграду в сумерках.

Они остановились на мосту через Фонтанку.

– У меня дежурство в десять, – вздохнул Александр. – Иначе я проводил бы тебя домой…

– Нет-нет, я спокойно доберусь. Не беспокойся. И спасибо за ужин.

Она по-прежнему не могла смотреть в лицо Александра. Хорошо еще, что он так высок. Татьяна уставилась на пуговицы его гимнастерки. Их она не боялась.

Он откашлялся: