Самсон - Маша Сандлер

— Это ещё почему? — возмутился я. Понятно, конечно, что великодушный Ви решил избавить меня от тяжких воспоминаний. Ну и ещё он считал, что я страшно трушу. Это была правда, у меня все поджилки тряслись. — Он всё равно зафиксированный. Правда, Пётр Симеонович?

Но Пётр Симеонович только плечами пожал в ответ.

— Нет, я пойду, — сказал я Вилли, сощурился и поглядел ему в глаза. — Ты ж понимаешь, что я должен.

— Ну как знаешь, — смирился Ви, и мы вошли.

Зверь был ни капельки не зафиксирован, ни на волосок. Сидел на корточках в углу, свесив длинные руки с колен. Ух и страшный.

Когда мы вошли, он поднял голову и остановил на мне взгляд маленьких глазок. Узнал меня.

Я проглотил ком в горле и произнёс стандартную фразу из инструкции:

— Здравствуйте, нам нужно провести осмотр, встаньте, пожалуйста.

— Ты не боись, — подбодрил меня сзади Пётр Симеонович, — у меня, ежели что, всё наготове.

Я слегка повернул голову и посмотрел, как он взводит шокер, который тут же заискрился и застрекотал разрядом.

— Не надо, — сказал я. — Всё нормально.

На меня словно спустилось удивительное спокойствие. Сам не знаю, как так получилось, но время будто замедлилось. Я вспомнил вдруг, что в тот раз, когда Маша отщёлкнула фиксаторы, медведь не бросился и даже какое-то время смотрел мне прямо в глаза, вот как сейчас…

Я повернулся, снова посмотрел на зверя и повторил:

— Нам нужно провести осмотр.

Потом медленно подошёл к кушетке и показал рукой, чтобы он сел на неё.

Секунду или две все ждали, только слышался треск шокера. А потом медведь поднялся. Ох, какой же он был большой. Огромный, а из-за непомерно широкой грудной клетки и плеч казавшийся совсем уж гигантом.

Он подошёл ко мне так близко, что я почувствовал нечистый звериный запах, исходивший от него, тяжело опустился на кушетку, сел сгорбившись, словно под тяжестью. Теперь, когда мой страх отступил, я сумел заметить, что он словно бы болен и болезнь давным-давно точит его, как червяк.

Вилли с анализатором подошёл к нам, немного замявшись, направил на зверя прибор, подержал секунд двадцать.

— Всё в норме, — сказал он. — Здоровый всё-таки, зверюга.

При этих словах медведь, раньше сидевший равнодушно, поднял на него глаза.

— Тихо, — сказал я по-английски. — Будь спокоен.

Медведь вздрогнул, услышав мои слова.

— Он здоров. — Вилли повернулся ко мне. — Можем идти.

— Ты иди, — сказал я ему. — Я осмотрю тут у него ссадины, может, нужно обработать. Пётр Симеонович за мной посмотрит.

Вилли взглянул на меня недоверчиво. Но у медведя и правда краснели свежие ссадины на шее, как видно от пластиковой привязи, и на огромных костяшках пальцев на руках, так что Ви пошёл к Алёне сбрасывать показания анализатора в смарт.

— Веди себя тихо, — попросил я медведя снова по-английски. — Я тебя не обижу.

Он повернул ко мне голову, глянул искоса и ухмыльнулся. Чёрт побери, ухмыльнулся! Это была кривая, звериная усмешка, но, вне всякого сомнения, он подсмеивался надо мной, таким хилым по сравнению с ним. «И всё-таки, — подумалось мне, — я скорее могу его обидеть, чем он меня».

— Ты, парень, по-медвежьи, что ли, болтаешь? — подал голос Пётр Симеонович.

— Это английский, — ответил я. — Он понимает.

Я протянул руку и осторожно ощупал его шею. Ссадина была глубокой, но к завтрашнему дню, уверен, от неё и следа не останется. Регенерация оборотней и есть то самое, что привлекает в них учёных. Способность перекраивать себя, быстро выращивать новые клетки. Уже сейчас созданы препараты, которые залечивают раны во много раз лучше, чем все другие способы. А что ещё впереди! Я вспомнил профессора Громова и его исследования ксенотрансплантации. При помощи биоинженерии человечество сумеет выращивать искусственно или в теле животных легкоприживаемые, здоровые части тела. Это путь человека к бессмертию…

Медведь не сопротивлялся моему осмотру, даже чуть-чуть наклонил голову, чтобы мне было удобнее.

«Наверняка, — подумал я, — Сава снова бил его, приковав на этот раз за шею». Однако следы от дубинки, если они и были, уже исчезли. Спина и плечи зверя были покрыты почти ровным тёмно-золотистым шерстяным покровом. Я показал ему, чтобы он поднял руки вверх, — тот понял и послушался. Он был очень худ, просто из-за непропорциональных по человеческим меркам размеров костей это не сразу бросалось в глаза. Но когда зверь поднял руки, его пустой живот почти прилип к позвоночнику, а рёбра выступили вперёд, едва не прорывая кожу.

— Опусти, — сказал я зверю, на этот раз не показывая ничего жестами. Он снова понял меня и опустил руки.

Тогда я решился.

— Ты понимаешь меня? — спросил я у зверя, как можно отчётливее и правильнее выговаривая английские слова. — Ответь.

Медведь несколько долгих секунд смотрел мне в глаза. Теперь я не видел в его взгляде ненависти, нет. Это был грустный взгляд живого существа, которое скоро умрёт и смирилось со своей участью. Потом он перевёл глаза на стоявшего в углу Петра Симеоновича и, опустив голову, стал смотреть на свои колени.

— Пётр Симеонович, — повернулся я к зоотехнику, — можете на минутку выйти?

— Ты это, не чуди, парень, — сказал он оторопело, — не положено ведь, знаешь.

— Ничего не произойдёт, даю вам слово, — уверил я его. — Я возьму шокер.

И тут, видя, что мои слова мало на него действуют, я совершил подлость. Подмигнул ему, улыбаясь так, словно бы намекая на что-то, и сказал:

— Я умею хранить секреты.

Ох и мерзко я, должно быть, выглядел!

Но цель моя была достигнута. Пётр Симеонович недовольно хмыкнул, но всё-таки передал мне шокер, открыл стеклик и вышел в коридор.

— Ответь, — снова спросил я медведя, — ты понимаешь меня?

Его некрасивое лицо дрогнуло: задвигались выступающие скулы, нахмурились брови. Рот, скрытый густой бородой, приоткрылся.

— Да, — хрипло произнёс он по-английски.

В прошлый раз я просто не сумел запомнить его голос, но сейчас он меня поразил. Это был странный, утробный звук, словно рождавшийся не в голосовых связках, а где-то ниже, в животе, в солнечном сплетении, звук шёл до рта слишком долго и успел слежаться, сконцентрироваться и вырывался наружу словно силком, через преграду. Этот звук непременно должен был закончиться звериным рыком, но, вопреки природе, заканчивался вполне членораздельным, понятным словом.

Я был так ошеломлён, что не знал, что говорить дальше, о чём спросить его. В руке у меня трещал шокер, за дверью нетерпеливо переминался с ноги на ногу Пётр Симеонович.

— Ты знаешь доктора Лайлу Доббс? — спросил я с надеждой.

Но напрасно. Медведь, услышав это имя, оскалился, далеко задирая губы, так что